– Ты позоришь сама себя, когда позволяешь грязному рабу тебя обнимать! – с пылким негодованием отвечал Бран, пропустив второй вопрос мимо ушей. – Королевская дочь – пример чистоты, нерушимый запрет, как говорили древние!
– Ха! Королевская дочь! – передразнила Сэла, почти жалея, что всего смысла ее смеха он не может понять. Разница между нею и первым из ее сегодняшних собеседников и впрямь была велика, но совсем не так, как думал Бран, а с точностью до наоборот. – Я тоже рабыня!
– Ты – дочь конунга!
– Я – пленница, я – рабыня, и, между прочим, по твоей милости! Ты взял меня в плен, ты увез меня из дома, а потом ты же и подарил меня фрие! И не рассказывай мне, что тебя заботит моя честь! Ты достаточно показал, как я дорога тебе, когда подарил меня ей! Подарил, как собаку… Нет, из-за одной крошечной собачки, помнится, в древние времена целая война разыгралась, а ты подарил меня запросто, как цветочек из-под ног! И теперь не твое дело следить, кто меня обнимает! Нет у тебя никаких прав мне указывать! Что, съел? – не удержавшись, добавила она любимую колючку Аскефьорда, хотя дочери конунга, быть может, так говорить не очень пристало.
Бран даже растерялся, не зная, как на это отвечать. Должно быть, вид бывшей его пленницы в объятиях чужеземного раба заставил его осознать всю глубину совершенной глупости. Ведь даже упрекнуть ее он теперь не имел права!
Хватка его ослабла, и Сэла высвободилась, мстительно сверкая глазами.
– Но… что я мог сделать? – тихо спросил Бран, и при звуке этого несчастного голоса Сэле стало его жаль: он и в самом деле был искренне огорчен. – Как я мог не подарить, если она сама захотела…
– А так! Не отдавать – и все! Ты мужчина, в конце концов? У нас во Фьялленланде мужчины не позволяют, чтобы женщины ими вертели и вымогали себе лучшую часть добычи, да еще с таким видом, будто делают одолжение!
– Что ты говоришь! – Бран смотрел на нее с откровенным ужасом: ни в одной битве его так не пугали. – Она – Богиня…
– Да не она – Богиня, а Богиня – она! Иногда, когда Богине этого захочется! Пойми же ты, умная голова! И чему вас тут столько лет учили! А она – женщина, как и все. Ты вот напялил эту рубашку, – для наглядности Сэла дернула Брана за желтый шелковый рукав, – и все видят, что рубашка как бы часть тебя. Потом ты ее снимешь, а она вдруг заявит, что она и есть Бран сын Ниамора! Как бы тебе это понравилось и как бы ты доверил рубашке говорить от твоего имени!
– Но это совсем разное… – бормотал ошарашенный Бран, который просто не мог думать о фрие Эрхине как о всего лишь «снятой рубашке» богини. – Я не мог ей отказать.
Как и любой из туалов, он настолько привык повиноваться фрие не раздумывая, что подарил бы ей и собственную голову, если бы она пожелала. В глазах же Сэлы эта уступчивость выглядела позорным малодушием, и Бран, по слабости уступивший чужой причуде то, что ему самому было истинно дорого, не заслуживал даже жалости. Она презирала мужчин, которые позволяют женщине вертеть собой, и так же презирала бы того, кто лег бы под ее собственный башмак.
– Продолжай в том же духе, расстилайся ей под ноги! – ядовито напутствовала она. – Ведь Богиня сама выбирает своих возлюбленных – может быть, она еще выберет тебя когда-нибудь! Когда наиграется с твоим отцом!
– Нет! – Бран наконец поднял голову и посмотрел ей в лицо. В его светлых глазах была отчаянная решимость, а досадное упоминание об отце помогло справиться с колебаниями. – Я готов… готов… если ты хочешь… бежать с тобой! Я увезу тебя хоть сегодня! Ты не будешь больше рабыней! Ты будешь жить в том почете, какой заслужила твоим рождением!
– А теперь я должна взять тебя за уши и сказать что-то вроде: «Стыд и позор на твои уши, если ты меня не уведешь с собой?» – с устало-насмешливым видом ответила Сэла, намекая на грустное сказание о Дейрдре и Найси.
– Зачем ты смеешься? – с обидой и гневом ответил Бран. – Я люблю тебя! Я возьму тебя в жены!
– А куда мы денемся на острове? Чтобы, как те двое, «не есть на том же месте, где готовили еду, и не спать там же, где ели»? [24] И чтобы по ночам ты только «оберегал мой сон», не более того, так что и само бегство становится бессмысленным? – поддразнивала она, думая, что последнее как раз должно возмущать именно Брана.
– Не обязательно оставаться здесь. У меня есть корабль. Мы можем уплыть на Эриу.
– А как я могу знать, что ты опять меня кому-нибудь не подаришь?
– Почему ты мне не веришь?
– А какие у меня основания тебе верить?
– Моя честь!
Сэла смилостивилась: во-первых, было видно, что Бран и правда влюблен до отчаяния, а во-вторых, не следовало пренебрегать даже таким способом бегства с острова Туаль. Когда там еще приплывет Оддбранд! А Бран уже здесь и уже готов. Поплывут они, конечно, во Фьялленланд – для законного брака ведь нужно благословение ее родных! Если вместе с девушкой Брану придется везти еще и черный камень… но ему ведь необязательно об этом знать. А насчет необходимости захватить Коля она что-нибудь придумает.
– Ладно, может быть, когда-нибудь я и возьму тебя за уши! – великодушно пообещала она. – Они у тебя и впрямь достойны быть воспетыми в сказании…
– Это ты так шутишь, да? – отозвался Бран, глядя на нее с грустной преданностью. Старая история: иным мужчинам нравится, чтобы ими руководила женщина, но вот не всякой женщине нравится руководить мужчиной. Что бы там ни думали эти последние насчет якобы женского властолюбия.
– Вот только не знаю, насколько такой брак понравится Торварду конунгу… моему брату! – предостерегла Сэла.
И ей опять стало отчасти жаль своего новоявленного жениха: он будет разочарован, когда узнает, что она всего-навсего дочь кузнеца! И хорошо бы ему узнать об этом до свадьбы!
– А пока иди погуляй с кем-нибудь! – распорядилась она. – А не то еще фрия увидит нас вместе и… сотворит что-нибудь нехорошее. Она же ревнива, как тысяча троллей. И если другая женщина похитит у нее хоть один мужской взгляд, она этого не переживет!
Бран вздохнул, но подчинился. И даже не стал защищать благородную душу фрии.
Праздник продолжался весь день, и всю ночь туалы жгли костры, распевая песни в честь вернувшейся Богини. Всех иноземных рабов, правда, загнали в их каморки и заперли, но Сэлу не тронули: в глазах туалов она была прежде всего дочерью конунга, а потом уже пленницей. От всех переживаний этого дня ее немного лихорадило: вспоминались фьялленландские праздники, вспоминался и Торвард-здешний, и Торвард-домашний, и Ниамор, и Бран. Подумать только: она чуть ли не обручилась с последним, но мыслями ее безраздельно владел Торвард. Сознание того, что он, могучий и прекрасный бог Аскефьорда, так близко от нее, вызывало в ней желание петь и смеяться от радости. Может быть, в другое время она думала бы о Бране больше и теплее: в конце концов, в нем она не видела недостатков, кроме привычки чересчур охотно повиноваться женщине, но от этого ведь нетрудно вылечить. Но рядом с Торвардом он терялся, как ягненок рядом с огненноглазым жеребцом!
