Теперь ничего этого не было.
Эвандер сидел на стуле с высокой спинкой в центре комнаты, с книгой на коленях. Одной рукой он прижимал обложку, противостоя попыткам книги самостоятельно раскрыться, а вторую опустил вниз, держа перо с капающими на пол чернилами. Хормейстер, чувствуя колоссальное психическое давление, не имевшее отношения ни к Григоре, ни к его собственным силам, неуверенно шагнул внутрь.
— Эвандер, — пронзительным шепотом произнес хормейстер. — Твои глаза…
Невероятно, но щеки криптэстезианца были испещрены дорожками слез, и потоки света, наполняющего его тело, выплескивались из его глаз сквозь поблескивающие веки.
Эвандер Григора больше не был слеп.
Криптэстезианец ничего не ответил, он только крепко зажмурил глаза, а его лицо исказилось от попытки сдержать страх. Все его тело было напряжено, так что на шее под дряблой кожей твердыми гранями выступили натянутые сухожилия. Рука на обложке переплетенной в черную кожу онейрокритики мелко дрожала.
— Эвандер, что здесь происходит? — спросил Немо.
— Я видел все, — произнес Григора, роняя перо и складывая обе руки на обложке книги. — Меня заставили все это просмотреть, и мне вернули глаза! Великий Трон, мне вернули глаза, чтобы я смог все увидеть.
— Что увидеть, Эвандер? — удивился хормейстер. — Ты какую-то чепуху несешь.
— Все бесполезно, Немо, — сказал Григора, тряхнув головой, словно пытался избавиться от ужасных воспоминаний. — Ты не можешь этого остановить, и никто из нас не сможет. Ни ты, ни я — никто!
— О чем ты говоришь? — воскликнул Немо.
Хормейстер прошел вперед и присел на корточки перед Григорой. Под плотно закрытыми веками его глаз, словно звездный свет, отраженный от поверхности воды, мерцало слабое сияние.
— Все напрасно, Немо, — продолжал Григора, задыхаясь от рыданий. — Все, что мы делали, все напрасно. Все заражено тленом. Нет никакой реальной жизни, есть только медленное умирание, длящееся тысячи лет. Все, ради чего мы боролись, все, что нам обещано… все обман…
Суставы его пальцев побелели от усилий удержать закрытой обложку онейрокритики, но Григора все же отвел одну руку, чтобы достать из складок одежды короткоствольный пистолет небольшого калибра.
Хормейстер, резко выпрямившись, отпрянул от Григоры, а Черные Часовые мгновенно нацелили на него свои винтовки.
— Опусти оружие! — рявкнул сержант. — Опусти сейчас же, или мы прострелим тебе голову.
Григора рассмеялся, но у хормейстера сжалось сердце от прозвучавшей в его голосе боли. Какое же ужасное видение могло заставить его испытывать столь мучительную тоску?
— Эвандер, — заговорил Немо. — Что бы здесь ни случилось, мы сможем справиться. Мы все выдержим. Помнишь, что было на Черных Кораблях? А того мальчика с Сорок три-девять? Он убил почти всех, кто был на судне, но мы сумели его обуздать. И мы справимся, что бы ни происходило.
— Справимся?! — воскликнул Григора. — Ты не понял? Все уже произошло!
— Что произошло?
— Всему хорошему пришел конец, — заявил Григора и вложил дуло пистолета в рот.
— Нет! — крикнул Немо, но ничто уже не могло помешать криптэстезианцу спустить курок.
Его голова сильно дернулась, и из открывшегося рта вылетела струйка дыма. Из носа на обложку онейрокритики вытекла струйка крови. После смерти глаза Григоры открылись, и хормейстер увидел, что они цвета янтаря, оправленного в розовое золото.
Книга, выскользнув из мертвых рук, хлопнулась об пол. Хормейстер сделал глубокий вдох и почувствовал, как загадочная мрачная аура, еще недавно заполнявшая все пространство, начинает рассеиваться. Он смотрел на тело бывшего друга и гадал, что же могло подвигнуть на самоубийство такого рационального человека, как Григора.
Его слепозрение привлекла упавшая книга. Капли крови на ее обложке еще сияли остатками жизненной энергии, излучавшей невероятную тоску.
— Что же ты увидел, Эвандер? — спросил Немо.
Немо сознавал, что выяснить это можно только одним способом, но не был уверен, что ему хватит на это сил.
Хормейстер поднял последний том онейрокритики Эвандера Григоры и начал читать.
Вслед за Отверженными Мертвецами Кай вошел в храм. Воздух здесь, словно удушливым дымом, был пропитан тяжелым ощущением вины и печали. Внутренность здания, как и наружный фасад, украшали скорбные статуи, изображающие плакальщиков, смертные ложа и похоронные процессии. Горящие факелы, закрепленные в кованых канделябрах, наполняли храм теплым сиянием, а ободок огромной шестерни, когда-то бывшей частью боевой машины Механикум, служил подставкой для сотен высоких свечей.
На деревянных скамьях мрачными группами собрались те, кто дождался своей очереди внести покойников в храм. Некоторые люди окидывали вошедших изумленными взглядами, другие, слишком поглощенные своим горем, даже не поднимали головы. Мужчина и женщина рыдали над телом у подножия черной полированной статуи безликого коленопреклоненного ангела. Его крылья окутывала едва заметная темная пелена, а за маской незавершенного лица Кай уловил нечто странное, словно в полумраке на мгновение мелькнул чей-то взгляд.
— Что это? — спросил он, зная, что Атхарва смотрит на него и поймет, о чем его спрашивают.
— Я подозреваю, что у этой статуи много значений, — сказал Атхарва. — Великий Океан является отражением нашего мира, и, как говорили древние алхимики, что вверху, то и внизу. Нельзя сосредоточить в одном месте столько скорби и при этом не привлечь внимания с другой стороны барьера.
— Что бы там ни было, оно кажется мне опасным, — сказал Кай. — И… жаждущим.
— Верное определение, — согласился Атхарва. — И ты прав, считая его опасным.
Кая охватил страх:
— Великий Трон, надо предупредить людей, чтобы они сюда не входили!
Атхарва усмехнулся и качнул головой.
— В этом нет необходимости, Кай. Эта сущность не настолько сильна, чтобы покинуть каменную тюрьму, в которой она заключена.
— Вам нравятся мои статуи? — спросил смотритель храма после того, как закрыл дверь и присоединился к ним.
— Они великолепны, — ответил Кай. — Откуда вы их взяли?
— Ниоткуда, я сам их высекал, — сказал он и протянул руку. — Я Палладий Новандио и рад видеть вас здесь. Всех вас.
Кай пожал руку, стараясь сдержать дрожь, ощутив колоссальную ношу горя и вины этого человека.
— Это настоящий мавзолей, — произнес Тагоре. — Зачем собирать в одном месте столько скорби?
— Это отвращающие изображения, — ответил Палладий.
— Что это значит? — спросил Шубха.
