Денис Ватутин
Легенда вулкана
В пылу победы не чувствуешь всех ужасов войны. Только в леденящем душу ознобе поражения сознаешь их до конца.
Артур Конан Дойл
Женщину теряешь так же, как свой батальон: из-за ошибки в расчетах, приказа, который невыполним, и немыслимо тяжких условий. И еще из-за своего скотства…
Эрнест Хемингуэй
Те, кто видит сны наяву в ясный день, всегда идут гораздо дальше тех, кто видит сны, только засыпая по ночам.
Эдгар Аллан По
— Контакт! Вводите адреналин… Пульс нитевидный… Синтез — тридцать процентов… Готово… Газ… Дайте газ…
Я висел под потолком овальной белой комнаты… Что? Страшно? Да…
Лицо бородатого седовласого мужчины склонилось надо мной.
— Ты в порядке?!
— Сатана здесь? — словно сквозь ватную кашу спросил я.
— Тут… там… в коридоре… — Мужчина в простыне нервничал.
— Скажи: а инопланетяне есть?
— Сынок, какие инопланетяне? Что ты ерунду… ой… прости… Посейдон разбушевался… Я не успел… не успел… Прости… Посейдон пока спит… а Тифон работает… он работает на нас…
Я смотрел на седого могучего старца, который разговаривал с постелью и одновременно будто затылком говорил со мной, висящим под потолком…
— Тетя Марта тебе гостинцев передавала…
Запах формалина и хлора…
— …Говорят, еще три недели…
— А мы с мамой купили тебе робота — как настоящий: ходит, глазами сверкает, и лазер у него светится…
— Да ну их, этих роботов, в реактор…
— Защищает от дурного глаза…
— Хочу космическую ракету! С пушками! И видеокамеру, как у того дяденьки…
— Вот когда выздоровеешь…
Я открыл глаза, и темнота ушла…
Медленно, сквозь мутно-серую пелену проступала картинка, как в старинной кювете с проявителем: тогда изображения делали вручную.
На бюро стояла коричневая дугообразная лампа, словно созданная из прессованной ржавчины, бросавшая луч на поверхность.
Эта поверхность из орехового шпона, эта столешница, напоминала рельеф местности, снятый с большой высоты, со спутника… Какие-то промоины, горизонтали высот, впадины и озера. Выцветшие структуры царапин. Глубина линзы из морилки и лака, местами прорезанная черными угольными бороздами ожогов от жала раскаленного паяльника.
Казалось, будто я смотрел сквозь ржавое осеннее марево на дно змеящегося резвого ручейка. Плыл и дрожал воздух.
Звуки и запахи мягкими ростками врезались в меня.
Я услышал шум… и запах: мазутно-земельный, пропитавшийся дымом…
Шел дождь… пахло сырой осенью.
Воздух был свербяще-свежим: в ноздри резко и бесцеремонно врезался озон и гниль.
Все в одночасье стало сырым и холодным. Сквозь туман пепельных облаков изредка проступали вспышки ионных зарниц.
Телескоп покоился в футляре, окно было закрыто, и только форточка дышала этим темным и забродившим воздухом.
В комнате царил какой-то нежилой хирургический порядок: все вещи вклинивались друг в друга, словно зубья шестеренок, будто детали электронной платы.
Казалось бы, все это естественно: обычное дело… Священная круговерть…
С кухни донесся зловещий вой на четыре тона — это закипел старинный дедушкин чайник. Раньше меня этот звук заставлял вздрогнуть, а теперь — ничего, привык. Даже нравится.
Я привычным жестом вытащил из пачки сигарету, взяв разогретый паяльник и прикурив от его жала, — красно-оранжевыми трещинами разошелся кончик сигареты.
Стало теплее… Запахло незнакомым ватным дымом.
И вдруг раздался переливистый звонок в дверь, выбивший меня из равновесия. Я встряхнул головой, увеличивая приток крови к мозгу, поскольку был еще во сне.
Не зная, куда бежать прежде — на кухню или к двери, — я решил, что к двери предпочтительнее: незваный гость, услышав первобытный вой, поймет, что потревожил…
И под вой чайника я открыл дверь…
На пороге стоял мужчина в черной шляпе, с которой капала вода, и в мокром черном плаще. Он блестел под скудными лампами лестничной клетки, отражая все сорок ватт призрачной ионизации.
— Ты меня пустишь? — Он вскинул черные густые брови.
— Заходи. — Я неожиданно для себя улыбнулся. — А где папа?
— У него сейчас трудности… Ты же знаешь. А я ему помогаю с эгидой. — Он раскрыл зонтик, поставив его в углу, и повесил шляпу на крючок в прихожей — с нее скатились жемчужины маленьких капель. — Я уберу, — сказал он торопливо.
— Нет, я. — Продолжая улыбаться, я открыл дверь туалета и вытащил ногой тряпку.
Он прошел на кухню в одних носках, оставляя за собой мокрые следы, и вой чайника утих.
— Ты до сих пор не пользуешься пьезо? — раздался голос с кухни.
— Да, — я возил тряпкой по полу, — привычка, понимаешь.
Через пару минут мы сидели в креслах и курили.
— Не ждал меня, наверное? — Сиреневые губы надломились в усмешке.
— Да вас кто разберет… — начал было я.
— Ой! — Он комично схватился за сердце, вернувшись в коридор. — На себя посмотри, родственник…
— Зачем ты пришел? — спросил я, наливая себе портвейна.
— А как ты думаешь? — Он сделал губами мертвую сизую дугу.
— Хватит! — Я впервые повысил голос. — Вы, мои милые, психа из меня сделали…
— Твоими же руками! — Он ударил по коленям.
— Все! — крикнул я, закашлявшись дымом. — Слышать ничего не хочу! Ты тут на кой?!
Он выпустил дымное облако гаванской сигары и медленно ответил:
— Ты, кажется, хотел… ну ладно, просил. — Он взял бутылку пива и небрежно сковырнул пробку пальцем. — В общем, у тебя было дело?
Я потупился.
— Ну да, — ответил я нехотя, — от тебя не…
— Не… — улыбаясь, ответил он.
— Ну… ты мне объясни… — Я затянулся и хлебнул портвейна. — Вся эта хрень — это прикол?
— Фи, мон дью! — Он поморщился. — Что за выражения! Прикол! Кого-то пытались приколоть?
— Да! — выкрикнул я. — Меня! Тебе мало?! ТЫ!!
— Спокойно… спокойно. — Он вынул из кармана деньги.
Они были мокрыми… разбухшие бумажные банкноты…
Нелепой раскисшей тряпкой он выбросил их в форточку.
— Прости… — я сконфузился, — я просто хотел узнать…
— Ну? — Он вопросительно сощурился.
— Скажи… Каким образом можно вынести это священное сумасшествие, напоминающее танцы и кривляния юродивого?..
Я допил свой портвейн, и пустая бутылка отлетела к куче себе подобных, звонко стукнувшись донышком…
