Андрэ Нортон
Том 9–2. Лунная магия
Пустота и холод. Согнутые ноги не двигаются. Холод… боль… что–то большое снова толкнуло… и опять боль. Остановка… прыжок… но этот холод… холод, холод…
Маленькое тельце, зажатое между двумя большими плетеными корзинами, издало мяукающий вопль. Затем когтистая рука быстро протянулась к кляпу, не дающему кричать громче. А тщедушное худенькое тельце продолжало дрожать от холода.
Холод?.. где же холод?.. и где боль?
Скрюченное тело резко дернулось, словно от мучительного удара плети по морщинистой зеленоватой коже, виднеющейся сквозь лохмотья, которые явно не были настоящей одеждой существа. Никто еще не выкрикивал таких слов. И все же они звучали настолько четко и громко, словно Расстиф, его уродливое «я», находился прямо в тельце, возле которого он стоял. И его слова проникали прямо в голову, а не в уши. Это надо же — говорить в голову! Крошечное существо снова попыталось съежиться так, чтобы его не видели, и в эти мгновения оно дрожало от страха еще сильнее. Где же холод? И где боль?
Крик раздался снова, и на этот раз он прозвучал требовательнее. Словно существо хотело, чтобы его слушались. Морщинистые ручки закрывали уши, но все равно не смогли избавить от вопросов, доносящихся из отверстия и напоминающих шелест сухих и свернутых листьев, омываемых водою — из отверстия в голове. И опять тельце резко дернулось…
Боль… Расстиф еще раз ткнул кулаком в противоположную стенку шатра, используя при этом весь опыт профессионального дрессировщика, которому надо выманить наружу обиженного или испуганного зверя. И тотчас же острая боль достигла прячущегося существа, сопровождаемая горячей вспышкой пронзительного хныканья.
— Вот! — из укрытия показались обутые в космические сапоги ноги малыша.
— Тебе нечего бояться. Никто не причинит тебе вреда.
Бледный язык облизал потрескавшиеся губы. Но страх отчего–то утих, и существо несколько успокоилось. За стеной Расстиф ревел и выплевывал угрозы. Его ярость и любовь мучить других, которые он не мог в себе побороть, напоминали мощную огненную струю.
— Нечего бояться. — Снова эти слова проникали прямо в мозг, и ему невольно приходилось слушать их, несмотря на то, что он заткнул уши. А малыш продолжал топтаться в космических сапогах. Расстиф нагнулся, и, опустив руку, сильно ударил по корзине, наверное слишком сильно для такого хрупкого создания… да и для любого другого…
Но оказалось, что двигался не Расстиф и не сапоги. Неряшливая, покрытая спутанными сухими волосами голова медленно поднялась и издала звук — очень странный звук… Голосом, проникающим в мозг. Огромные глаза существа смотрели то вверх, то вниз.
Эти двое находились от Расстифа довольно далеко. Они всегда были очень необычными, а некоторые — настолько, что очень смахивали его дрессированных животных, запертых в клетки. Поэтому сами они почти не отличались друг от друга; скорее отличалось то, как они стояли плечом к плечу и смотрели вниз. В их взглядах не было ни отвращения, ни жестокого любопытства. Они просто пытались понять того, кто скрывался в корзинке.
— Не бойся. — На этот раз проговорил мужчина на торговом сленге, довольно часто употреблявшемся в этом районе, предназначенном для развлечений астронавтов со всех концов вселенной.
У него была очень светлая кожа и седые волосы, хотя он вовсе не был стариком. Очень светлые брови заметно выделялись на коже и спускались до самых висков, где срастались с линией волос, а зеленые глаза казались светящимися с такой силой, словно в каждом горел крошечный костер.
— Бояться нечего, — сказала женщина. На фоне белизны своего спутника ее ярко–рыжие волосы казались огненными, как одна из масляных ламп Расстифа, подвешенных над ее головой. От света лампы ее рыжие волосы напоминали тяжелую корону. Она была…
Наконец крошечное тельце развернулось. Из корзины высунулись ручки с когтями, они уцепились за ее край и вытянули сгорбленное тельце наружу с удивительной для него ловкостью. Ибо оно было все скрюченное, бесформенное и наклоненное вперед на уровне плеч, поэтому, чтобы рассмотреть остальных, ему пришлось держать голову под необычайно неудобным углом.
Оно имело тонюсенькие ручки и ножки и грязно–зеленоватую кожу, словно выпачканную в пыли. Бесформенная черная шевелюра была местами серой от пыли.
— Ребенок, — громко проговорил космонавт. — Что же?..
Женщина лишь отмахнулась. Она словно прислушивалась к чему–то. Неужели она тоже слышала Тоггора?
— Да, это ребенок, — сказала она. — И к тому же совершенно иной расы. Не так ли, малыш?
Ответ будто сам метнулся к ее напряженному взгляду, появился прежде, чем она успела мысленно сосредоточиться.
— Он… Расстиф… он заставит Тоггора играть. Но холодно… слишком холодно. А Тоггор страдает от холода и от боли, нанесенной бичом.
— И что?
Она взяла в ладонь подбородок маленького, согбенного и искалеченного создания. И от прикосновения кончиков ее пальцев по его дрожащему тельцу пробежала теплая и благотворная волна.
— Тоггор — это кто?
— Это мой… мой друг. — Это было не самое точное, но ближайшее подходящее слово.
Мужчина издал шипящий звук; женщина крепко сжала губы. Она была раздражена, правда, не так, как Расстиф. Ее раздражал весь этот шум, и ей страстно захотелось нанести удар; но она не чувствовала гнева к существу, стоящему напротив.
— Наверное, мы нашли то, что искали, — проговорила она поверх склоненной головы своего товарища. — Но кто же ты?
И вновь от нее стало изливаться тепло и ласка.
— Я — данг. — Издавна так было принято называть существ самого низкого происхождения. И по виду он соответствовал этому. — Я посыльный на побегушках. Я делаю то, что умею, — с редкой для подобных существ гордостью ответил он, и его плечи заметно приподнялись. От этого он показался выше ростом.
— Ты на побегушках у Расстифа? — осведомился мужчина, показывая на шатер.
Данг отрицательно покачал головой.
— У Расстифа есть Джузас и Зем.
— И все–таки ты здесь.
— Это Тоггор. Я… я принес его… — Когтистая ручка пошарила по переду оборванной одежды. Вот как теплое отношение к одному может вытянуть правду из другого. — Я принес это. — Он держал какой–то отвратительного вида комок. — Расстиф плохо кормит Тоггора. Он хочет, чтобы Тоггор боролся за еду. Тоггор умрет… — и кончик заостренного подбородка задрожал.
— А ну сюда!
