Тропа до звезд
Пролог
— Лоцман, на мостик. Лоцман, на мостик, готовность полчаса!
Саймон приближался к месту своего назначения. Коридор почти незаметно изгибался, следуя обводам старборда, потолочные панели светили мягко и без теней. Коммуникации за декоративными, покрытыми пост-кельтским орнаментом панелями неявно шуршали потоками фотонов. Все было, как всегда: обыденность рабочей вахты.
В принципе, Саймон мог не торопиться: корабль бы никуда не делся. Особенно без него. Но Профсоюзные наставники и кураторы настоятельно рекомендовали стараться «не обострять» и «не заноситься». Он, собственно, старался. Получалось не ахти.
«Характер — как вещь в себе: уж если он есть, то в рукав его, словно пятого туза, не спрячешь». Эту шуточку регулярно выдавал Чжао Лян, одногруппник Саймона по учебке. Правда, совершенно непонятно было, где он ее подцепил. Последние лет сто бумажные или пластиковые карты вживую можно было увидеть разве что в музее, где-нибудь в Петергофе или Берлине. Лян же вообще родился на Сириусе-Б-Четыре, а на Земле впервые оказался после зачисления на курс. Строго говоря, коренным землянином в группе был один Саймон. Все остальные «понаехали»; точнее, «поналетели».
И в самом деле, характер господина коренного землянина, гордости курса и всея Академии — ну, как минимум, последних пяти выпусков — был далеко не сахарным. А также не медовым и не карамельным. Предположения по этому поводу высказывались разные.
Одни, поправляя декоративные очки, упирали на то, что лоцман — в принципе профессия специфическая, требующая вполне определенных умственных усилий, а человек думающий не может не ощущать себя в известной мере выше вот этого вот всего. Другие же ссылались на статистику, помахивая старомодными распечатками выборок и корреляций, мол, генотип лоцмана сам по себе обуславливает ряд особенностей эмоционального и личностного толка. Споры кипели, как орбитальный трафик в час пик, и утихать не собирались.
Как-то, веселья ради, Лян залез на стол с ногами и зачел однокурсникам ряд выдержек из статей, мусоливших обе версии. Саймон в дискуссии не участвовал, демонстративно отсев и отвернувшись. Учитывая, что сам оратор обладал широчайшей душой и был в доску свой парень, в его случае авторы и их источники крепко обмишурились. А вот с землянина — хоть портрет пиши: лоцман типовой, vulgaris, в привычном состоянии духа.
Ну а чего вы хотели от человека, у которого минимум шесть официальных лоцманских поколений в генеалогическом древе и половина лоцманских же Семей в той или иной степени родства? «Лоцман, лоцман, лоцман», — жужжали в уши с детства. Саймон был готов проклясть Абрахама Фишера, своего знаменитого предка, с легкой руки которого журналисты и подхватили это липкое словечко. Как тот сказал тогда: «Я — тот, кто провел судно по безопасному маршруту. Получается, что я лоцман?» По всему выходило, что шуточки и шутники дотянулись до Саймона еще до его рождения.
Утешало одно: он действительно был лучшим.
Тот же Чжао Лян, несмотря на высокие ожидания своего куратора, не осилил на выпускном экзамене больше десяти парсек. Ну, десять с квантами, но это уже мелочи. Просьбу о пересдаче удовлетворили — явно под давлением все того же куратора, какого-то дальнего родственника Адамски-Фишеров, из побочной ветви. Сам Лян краснел, бледнел, забывал про свой обычный юморок и заявлял, что он, собственно, не претендует. На повторной аттестации выдал тот же результат — и от него отступились.
«Ну что, тихоходы нам тоже нужны», — сказал ему тогда Саймон и хлопнул по плечу. Он спиной чувствовал взгляд одногруппника, пока шел по коридору к своим. К Семье. К отцу, к матери, к многочисленным братьям, сестрам, дядьям, теткам и кузенам. К прямым потомкам «того самого» Фишера, безо всяких ветвей. Потому что если ты Фишер — ты всегда показываешь высший класс. А остальные пусть себе мелко плавают.
Нет, ну серьезно. Пятьдесят парсек — и это в неудачный день. Прямо скажем, на экзамене Саймон даже не вспотел. Он был слегка похмелен, это факт — выдалась на редкость загульная ночка, и у него побаливала голова. Галстук, скатанный в компактный и крайне дорогой рулон, кокетливо выглядывал из кармана слегка помятого и тоже крайне дорогого клубного пиджака. Приходилось носить этот атавизм, вместе с непрактичными светлыми брюками и мокасинами от Tod’s. Никаких тебе гидрозащитных и адаптивных тканей, только натуральные хлопок и шерсть — именно потому на брюках красовалось слегка замытое, но отчетливое пятно. То ли Glenlivet, то ли Laphroaig, помнилось смутно. Встрепанные темные волосы, породистый профиль, ярко-синие, «фишеровские» глаза — характерные для всех прямых потомков. И фирменное же «фишеровское»нахальство.
Да, господа комиссия, он готов к экзамену. Нет, никакого недомогания. Нет, не стоит переназначать. Да, действительно, на самом деле готов — он, что, настолько невнятно изъясняется? Возможно, возможно, это бывает с недосыпа. Конечно же, практиковался всю ночь, неужели не заметно?
Кому-то другому подобное поведение с рук не спустили бы. Потомственному Фишеру прощалось буквально все. Втайне Саймон планировал разозлить кого-нибудь из комиссии, вывести из себя, чтобы ему указали на дверь — а еще лучше на шлюз. Просто чтобы отец не выглядел таким самодовольным, ожидая его в коридоре. И чтобы Лян не расстраивался. И чтобы ребята не шептались за спиной. Но в итоге он «взял полтинник», не особо напрягаясь, а потом, на волне внезапного приступа гордости, выдал пассаж про тихоходов… И больше они с Ляном не разговаривали.
Саймон отогнал воспоминания. Почему-то они накатывали каждый раз именно тогда, когда по корабельной связи объявляли «на мостик». В принципе, никакой необходимости в этом не имелось — судовой ИИ рассылал уведомления на личные смарты и вообще был большим умницей. Но пустотники уважали традиции. Даже такие странные, как брюки, пиджак и галстук.
Впрочем, сейчас эти элементы туалета остались аккуратно сложенными и убранными в багаж. Во время работы предписывалось носить удобный, хоть и слегка безликий комбинезон. Безликость была относительной — любой желающий мог уяснить, что перед ним не механик и не бортпроводник, обратив внимание на шеврон. Особо «одаренные», в жизни не видевшие лоцманской «звездной тропы» — профессионального знака Профсоюза, — отправлялись по известному адресу — в смысле, в сетевые энциклопедии.
На подходе к мостику дежурно торчал космопех. Саймон невольно ухмыльнулся: словечко звучало так же по-дурацки, как и «лоцман», но так же неизбежно прижилось. Совершенно, правда, выходило непонятно, от кого эти бравые парни, закованные в легкие пехотные оборонительные комплексы, должны были, собственно, оборонять. Легендарных Чужих в обитаемом космосе не нашлось и не предвиделось; беспорядки, возникавшие на тех или иных колониях, не выплескивались за пределы гравитационных колодцев, а пираты… Если на корабле наличествовал лоцман — ему не страшны были никакие пираты. По крайней мере, так показывал весь имеющийся у человечества опыт.
Когда Саймон, делая страшно деловой вид, прошагал к трапдору, космопех отдал честь резким, механическим движением. Впрочем, он и выглядел в своей броне, словно андроид. «Хорошо, что не додумались тяжелых «Голиафов» на пассажирские суда ставить, — подумалось ехидно. — Такой бы точно весь коридор занял».
Гермодверь мягко щелкнула за спиной, и, наконец, мостик оказался достигнут. Капитан, крепкий, опытный флотский в возрасте около сорока, щеголявший густыми пшеничными усами, уже полусидел в своем ложементе, обозревая с нейромаски отчет по работе систем корабля. Физиономия у него была кислая.
— Машинное! Чиф, ну что там у тебя?
Саймон подключился к капитанскому каналу — маленькие привилегии лоцмана. Впрочем, виду не подал: не имело никакого смысла ссориться с «хозяином» судна. Пока что. Слушая объяснения старшего механика, он прошел к своему загону.
