Несколько юношей из задних рядов, жаждавшие действия, развернулись лицом к резиденции, увидели в окне на втором этаже одинокую фигуру, вскарабкались на балкон и обратились к этому наблюдателю с криками:
— Мы пришли за ним! Не пытайтесь его прятать. Где Грайс Ненасытная Утроба?
— Я здесь, — скромно ответил Грайс, с готовностью выходя вперед.
В ответ оболтусы плюнули в губернатора, сделали несколько пассов кулаками в его сторону и велели ему предупредить Грайса Ненасытную Утробу, что они «скоро придут, чтобы покончить с тираном». Потом спрыгнули назад в толпу и присоединились к поющим.
Однако пение было не столь усердным, как того ожидал Кролгул. Лица, на которые я смотрел, хоть и завороженные пением, были все еще терпеливыми, даже задумчивыми.
Я вошел в небольшое дешевое кафе на площади и оттуда наблюдал, как толпа рассеивается.
Кролгул спрыгнул с цоколя, улыбаясь и отвечая на дружеские приветствия простых людей. С ним рядом Инсент, со сверкающими глазами, воодушевленный, трепещущий, но прилагающий все силы, чтобы являть своим обликом суровую и преданную серьезность, соответствующую имиджу боевика, который он рассчитывал освоить. Они, как два усталых солдата, направились в кафе, а за ними последовали неизбежная толпа обожающих героев женщин и несколько юнцов.
Оба уже уселись за свой столик, когда Инсент заметил меня. Вовсе не чувствуя себя виноватым, он пришел в восторг. И бегом ринулся ко мне, но вовремя опомнился — вспомнил, какую принял новую роль, и зашагал навстречу крупными шагами. Расплывшись в широкой улыбке, уселся напротив меня и требовательно спросил:
— Ну как? Видели когда-нибудь более трогательное зрелище?
Принесли газеты. Мелькали крупные заголовки статей: «СТИМУЛИРУЕТ…»; «ВОЛНУЕТ…»; «ВДОХНОВЛЯЕТ…». Инсент схватил одну и, хотя сам провел последние несколько часов на этом митинге, тут же погрузился в отчет о нем.
Кролгул, заметивший меня еще на площади, встретился со мной взглядом. Он улыбался сардонически, почти цинично, но тут же эта улыбка сменилась привычным взглядом — по-революционному суровым. Кролгул занимал удобное место в углу, так что из окон ему была видна разбредающаяся толпа, в то же время он мог наблюдать за всеми посетителями кафе. Туда, кстати, тут же вошла группа шахтерских вожаков, во главе с Колдером, тот тоже уселся в углу, лишь издали поприветствовав Кролгула кивком.
Но Инсент не заметил этого пренебрежения. Он не сводил с этих людей страстных восхищенных глаз, и Кролгул одернул его холодным, порицающим взглядом.
— Они такие удивительные, ну просто замечательные люди. — Инсент пытался привлечь внимание Колдера, и тот наконец одарил его дружеским кивком.
— Инсент, — позвал я.
— Ну да, я знаю, вы хотите меня наказать. Вы хотите отослать меня назад в ту жуткую больницу!
— А мне-то казалось, что тебе там понравилось.
— Ну да, только здесь совсем другое. Теперь я в самой гуще настоящих событий.
Кафе уже было полным-полно. За исключением троих — меня, Инсента, Кролгула, все посетители были шахтеры-волиенаднанцы. Всех иностранцев тут автоматически считали представителями властей Волиена или шпионами — хоть с Волиена, хоть, как недавно стали подозревать, с Сириуса. После митинга в кафе собралось человек пятьдесят шахтеров, они хотели обсудить свое положение, прочувствовать свою тяжелую участь, и еще они, очевидно, удивлялись, как так вышло, что их представляют Кролгул и его постоянный спутник Инсент.
Кролгул, чувствуя по взглядам людей, что они о нем думают, нахмурился и вступил в серьезную дискуссию с молодой женщиной — коренной жительницей этого города, и с деловитым видом стал перебирать газеты, лежавшие на столе.
Но было понятно, что Колдера это не убедило. Перекинувшись с помощниками несколькими словами, он встал.
— Кролгул, — обратился он к лидеру. Кафе было небольшим, и когда Колдер встал и заговорил, все разом умолкли.
Приветственный жест Кролгула сильно смахивал на поднятый кулак: он небрежно поднял со стола раскрытую ладонь до предплечья и пару раз сжал и разжал вытянутые пальцы.
— Нас тут с ребятами вовсе не устраивает, как пошли дела, — заявил Колдер.
— Но ведь мы предварительно согласовали конкретные цели, — возразил Кролгул.
— Говорить об этом должны мы, ведь так?
В этом противостоянии, а таковым оно и было, Кролгул мог только соглашаться; но Инсент привстал, держась за спинку стула, лицо его затуманилось от разочарования.
— О-о, но это было так трогательно… так… так волнующе…
— Да, да, — согласился Колдер, — но, боюсь, дело пошло не совсем в том направлении, о котором мы договаривались.
— Однако при анализе ситуации мы решили… — начал было Кролгул, но Колдер его прервал:
— А вон там что за тип сидит, он твой друг?
Разумеется, Колдер имел в виду меня. Пятьдесят пар глаз сосредоточились на мне — глаз жестких, серых, недоверчивых.
— Пожалуй, можно и так сказать. — Кролгула сотрясал беззвучный смех, который можно было понять по-всякому, но Колдер истолковал его в плохом смысле и бросил в мой адрес:
— Эй, а ты что, язык проглотил? Живо говори, кто ты!
— Нет, я не друг Кролгула, — объяснил я.
— С визитом, что ли, прибыл?
— Он мой друг, мой! — закричал Инсент, и тут же усомнившись, правильно ли поступил, задохнувшись, с кривой улыбкой рухнул на свой стул.
— Да, я тут погостить.
— Наверное, с Волиена?
— Нет.
— Значит, этот тип друг того парнишки, который друг Кролгула, но самому Кролгулу вовсе не друг, — раздался сардонический голос, и все засмеялись.
— Вы здесь не для того ли, чтобы написать книгу о путешествиях? — издевательски поинтересовался Колдер. Смех усилился. — Сделать анализ нашего положения? — Опять смех. — Отчет для…
— Для Канопуса, — сказал я, зная, что это слово прозвучит для них, как старинная песня, как небылица.
Наступило молчание.
Кролгул не мог скрыть своего потрясения: только сейчас он впервые понял, что мое присутствие здесь — это всерьез, что на сей раз мы всерьез воспринимаем его. Странно, но люди, которые занимаются такого рода показушными махинациями, — чуть посмеиваясь, как бы экспериментируя, — часто утрачивают способность видеть со стороны себя и свое место. От наслаждения самим процессом манипулирования, властью, от радости видеть себя в этой роли они как будто теряют свой здравый смысл.
Я медленно обвел глазами лица окружающих. Энергичные лица, обтянутые серой кожей, на них было написано, как их изнуряет эта жизнь. Лица, как каменные. В серых, почти застывших глазах шахтеров я увидел напряженную попытку вспомнить.
