— Прорвёмся, Моретти, прорвёмся. — Дюпрейн усмехнулся, стараясь всем видом, и голосом, и взглядом подчеркнуть внутреннее спокойствие и уверенность. Вселить личным примером в этих испуганных детей веру в благополучный исход предстоя-щего дела. Ведь по-другому и быть не должно:
— Прорвёмся, ребята!
В тесной, душной и тёмной яме Алмаар сидел ближе всех к выходу, как раз на-против капитана. Сидел обособленно, даже плечом не касаясь соседа, Кордуэлла, сам по себе даже сейчас. Даже сейчас…
Где-то над ними сионийский аэролёт месил воздух лопастями, и звук этот будил в душе Алмаара одно очень хорошо известное ему чувство, спрятанное где-то глубо-ко под сердцем. То чувство, которое всю жизнь было для него на первом месте, заставляло его двигаться, заставляло его жить, несмотря ни на что, заставляло ме-нять установившийся уклад и искать что-то новое:
НЕНАВИСТЬ!
Он многое и очень многих в своей жизни ненавидел, научился этому чувству очень давно, может быть, ещё в далёком детстве, тогда, когда другие дети учились гово-рить слово "мама" и играли во вполне безобидные игры. Он ненавидел и презирал отца-алкоголика, пока был подростком и страдал от постоянного голода; ненавидел и боялся полицейских и представителей из отдела Опёки за то, что все они упорно хотели поменять ту жизнь, к которой он привык, с которой сжился.
Попав в Отделение Информационной Сети, он сразу же пошёл против привычных условностей и правил, сложившихся за годы существования этой организации. Он ненавидел и не принимал всей душой то, что сдерживало его, всё то, что ущемляло его свободу, потому что привык за свою жизнь делать всё так, как ему хочется, и то, что хочется. Он прекрасно справлялся с теми поручениями, что были возложены на него в Сети, делал всё легко и быстро, быстрее, чем все другие. А свободное время он, чтобы не умереть от скуки и однообразия, занимал тем, что ему действительно нравилось, тем, к чему и лежала его душа.
Откуда они там, в ОВИС, могли знать, что надо было предложить этому парню, в какие структуры его надо было отправить сразу, чтоб он мог работать с полной отдачей, с интересом, а не пошёл бы, ломая защитные коды, в те банки, которые были запрещены для работников его уровня?
Его характер, его привычки вышли ему боком и в армии. Какой Устав?! Какие приказы?! Какие, к чёрту, чины и звания?! Он привык подчиняться только своим желаниям, полагаться во всём лишь на себя одного и жить одним днём… Закономе-рен был и результат: его возненавидели не только сержант и лейтенант их бригады, но и все солдаты. Алмаару было не привыкать, тем более, что он и сам платил им той же монетой… Теперь же вся его ненависть обратилась на одного человека, на капитана Дюпрейна. За то, что он требовал беспрекословного подчинения прика-зам; за то, что после неудачного побега притащил назад под насмешливые и пре-зрительные взгляды остальных из команды; за обращение "арестованный Алмаар"; за то недоверие и постоянное унижение; за тот единственный патрон в патроннике автомата… За каждую, пусть даже незначительную мелочь, которая в глазах Ал-маара превращалась в тонкую иглу, прокалывающую душу.
И сейчас Алмаар как никогда понимал, что та жажда жизни, двигающая его впе-рёд, дающая ему силы идти наперекор таким трудностям, сейчас, в этом случае ему не поможет… Они все уже решили за него, расставили по местам, как им было нужно. И Дюпрейн решил, и ребята… Во всяком случае ему оставалось одно — СМЕРТЬ!
Никто ему не поможет, никто не вступится, и патрон у него всего один — действи-тельно лишь застрелиться! — он — один!!! Один, как и тогда, когда отказался идти, а ведь устали все, когда пошёл против воли Дюпрейна, и никто из них не встал ря-дом, на твою сторону…
Умереть здесь, в этих чёртовых джунглях, при переходе через магистраль? Нет! Он никогда не думал, что смерть его будет именно такой, такой бесславной. Столь-ко раз в жизни мог умереть, но выживал, спасался, — вернее, сам спасал себя, и неу-жели для того, чтоб умереть здесь, тут, на дороге, когда даже отомстить за свою смерть не получится, с одним-то патроном?!
Ну, уж нет!
Он привык быть сам хозяином своей жизни, а значит, и смерти. Не им всем ре-шать, когда ему жить, а когда умереть. Он сам себе хозяин, сам себе господин!.. Сам! Жаль, конечно, что патронов так мало… Один к одному, если повезёт. Но он сделает всё, все усилия приложит, чтобы повезло… Он не умрёт просто так, не отомстив за себя, не сказав своё последнее слово, даже если оно будет всего одно…
Сионийцы! Чёртовы сионийцы!
При мысли о них у Алмаара кулаки сжимались сами собой, твердели челюсти, и скрипели зубы. Как же он ненавидел их всех! Сильнее, чем кого-либо раньше, сильнее, чем капитана. Они даже не казались ему живыми людьми, обыкновенны-ми, со своими интересами, со своими мыслями, любимыми делами. Нет, такими он их не видел! Это была глухая ненависть, направленная против врага, против любо-го, кто лишал его свободы, лишал возможности самому решать свою судьбу.
И чтобы утолить эту жгучую ненависть, Янис пошёл бы даже на смерть — при всей своей огромной любви к жизни. Может, поэтому-то он и смирился со своей участью и уже даже не боялся смерти; и та медлительность и страх, которые он читал в лицах Моретти и Кордуэлла, та неторопливая основательность Дюпрейна начали раздражать его, выводить из себя…
"Ну почему, зачем они тянут зря время?!! Что толку думать и гадать, когда и так ясно: помирать придётся… Спасётся один или два, если повезёт. Так не всё ли рав-но?… Или помирать один только я согласен, а вы все озабочены, как бы не попасть в число тех, невезучих?.."- О себе, как о живом, Янис уже не думал, этот вопрос он уже решил и не хотел к нему возвращаться.
— Капитан, мы только зря теряем время! — он заговорил громко — что толку прятать-ся уже? — и ощутил неприятный холодок, волной прокатившийся от затылка вниз по позвоночнику. Они все четверо с оторопью взглянули на него одного, но от этих взглядов Янис стал только сильнее, смелее, решительнее. — Если вы все боитесь, — я пойду первым!
При этих словах он как-то необычно, совсем не так, как всегда, не так, как прежде, улыбнулся, сверкнув в полумраке белыми зубами. Это был Алмаар, никому не из-вестный здесь, может, лишь Тайлеру… А Джейк понял тут же: Янис решился на что-то, на что-то опасное, или придумал что. Так светились у него глаза, когда он сумел сломать сенсорную ловушку.
— Сядь и не дёргайся! — это был не окрик, потому что громкий голос только укре-пил бы уверенность Алмаара. Дюпрейн приказал тихо, сквозь плотно стиснутые зубы. — Я не давал тебе слова, арестованный…
— А я и не собираюсь ждать вашего разрешения! — Алмаар перевёл взгляд на Кор-дуэлла, — Вы думаете, я боюсь смерти?.. Ну, уж нет!..
