Я обдумываю его слова. Если крысы научились с помощью химических веществ изменять наши ощущения, создавать иллюзии, которые заставляют нас убивать друг друга, значит, война еще долго не закончится. Я вспоминаю вопли и звук копий, вонзающихся в тело.
– Смотри! — инструктор приподнимает меня, чтобы я мог выглянуть в иллюминатор.
Крысы, миллионы крыс. Они идут по полям, лесам, холмам и деревням. Да, идут на двух ногах, выпрямившись, словно самая большая в мире группа туристов на экскурсии. Ручейки из крыс сливаются в реки, затем в огромные потоки, в моря. Шкурки разных цветов складываются в огромные рисунки. Я вижу, что у них есть чувство прекрасного.
Океан крыс колышется над высохшей, увядшей зимней землей, над одинаковыми, скучными постройками людей, словно поток новой жизненной силы, который медленно течет по вселенной.
– Мы проиграли, — говорю я.
– Нет, мы победили, — отвечает инструктор. — Скоро увидишь.
Мы приземляемся на территории военного госпиталя. Меня, героя, встречают с букетами цветов, усаживают в кресло-каталку. Симпатичная медсестра везет меня в здание. Мне быстро оказывают помощь, а затем меня моют. Поток воды, стекающий с моего тела, долго не становится чистым. Затем мне приносят еду. Я ем так быстро, что меня начинает тошнить. Медсестра сочувственно похлопывает меня по плечу.
По телевизору в столовой показывают: «Чтобы устранить противоречия в сфере торговли, наша страна заключила предварительное соглашение с Западным альянсом. Стороны согласились, что оно выгодно для всех…»
Затем начинается репортаж о массовой миграции крыс, которую я видел с вертолета.
– Тринадцать месяцев наш народ вел героическую борьбу с грызунами, и теперь угроза наконец ликвидирована!
Камера перемещается к океану. Огромный разноцветный ковер медленно заходит в море, распадается на миллионы частиц, растворяется в воде.
Картинка увеличивается. Неокрысы похожи на солдат, которыми овладело боевое безумие. Они яростно нападают на все, что находится рядом. Больше нет ни воюющих сторон, ни организации, ни каких-либо намеков на стратегию и тактику. Каждая неокрыса сражается сама за себя, разрывает на части тела сородичей, кусает, отгрызает головы другим крысам. Такое чувство, словно невидимая рука щелкнула генетическим переключателем, и вместо уверенного движения к цивилизации крысы вернулись к самым примитивным инстинктам. Они бьются друг с другом, и ковер из них, содрогаясь, превращается в кровавую реку, которая течет в море.
– Видишь? Я же говорил, — замечает инструктор.
Но к этой победе мы никакого отношения не имеем. Все было запланировано с самого начала. Тот, кто организовал бегство неокрыс, также встроил в них программу, которая позволит избавиться от них, когда они выполнят свою задачу.
Ли Сяося была права. Стручок был прав. Инструктор тоже был прав. Все мы словно крысы, мы — просто пешки, камни, ничего не стоящие фишки, участвующие в Великой игре. Мы видим лишь несколько соседних клеток на доске и можем двигаться лишь в соответствии с правилами игры. Пушка с восьмой вертикали на пятую. Конь со второй вертикали на третью. Никто не знает, в чем смысл этих ходов, никто не знает, когда великая рука снимет нас с доски, одного за другим.
Но когда партия заканчивается, все жертвы — как среди нас, так и среди неокрыс — становятся оправданными. Я снова вспоминаю Черную Пушку в лесу и вздрагиваю.
– Никому не рассказывай о том, что видел, — говорит инструктор.
Я знаю — он имеет в виду религию крыс, ухмылку Черной Пушки, смерть Стручка. Все это не является частью официальной истории. Все это мы должны забыть.
– Когда крысы пройдут мимо города? — спрашиваю я у медсестры.
– Где-то через полчаса. Их можно будет увидеть из парка рядом с госпиталем.
Я прошу ее отвезти меня туда. Хочу попрощаться с моим врагом, который никогда не существовал.
Лицзянские рыбы
Передо мной два кулака. От их тыльных сторон отражается яркий солнечный свет.
– Левый или правый?
Мой палец — маленький, детский — неуверенно указывает на левый кулак. Кулак разжимается. Пусто.
Кулаки исчезают и появляются снова.
– Еще один шанс. Левый или правый?
Я показываю на тот, что справа.
– Точно? Может, передумаешь?
Мой палец застывает в воздухе, движется влево, затем вправо, словно плывущая в воде рыба.
– Окончательный ответ? Три… два… один…
Мой палец останавливается на левом кулаке.
Кулак переворачивается, разжимается. На ярко освещенной ладони ничего нет.
* * *
Сон?
Я открываю глаза. Яркий белый солнечный свет режет глаза. Даже не знаю, сколько я уже проспал на этом дворике, построенном в стиле наси [4].
Мне давно уже не было так хорошо. Какое же тут офигительно синее небо. Я потягиваюсь, пока кости не начинают трещать.
За десять лет тут изменилось все, кроме неба.
Лицзян [5], я вернулся. На этот раз — больным.
* * *
Двадцать четыре часа назад у меня было множество личностей: офисный трутень со строгим распорядком дня, владелец серого «Форда», будущий хозяин заплесневелой квартиры, спрятанной в одной из складок города, погрязший в долгах паразит и т. д.
А теперь я просто пациент, нуждающийся в реабилитации.
Во всем виноват проклятый обязательный медосмотр. На его последней странице — слова «ПНФР II (Психогенное нервное функциональное расстройство II)». Если перевести их на язык нормальных людей, то это значит, что у меня проблемы с головой и что я должен уйти в отпуск на две недели и подлечиться.
Покраснев от стыда, я спросил у босса, нельзя ли сделать для меня исключение. Я чувствовал, как взгляды всех, кто был в офисе, вонзаются в мою шею. Злорадство. Мои сослуживцы в восторге оттого, что любимчик босса в конце концов оказался обычным человеком — слабым на голову, сломавшимся от стресса.
Я содрогнулся. Вот они, офисные