— Тогда объясните, почему вы одиноки на «Спасении жизни»? — спросил имам. — Вы путешествуете бессчетными тысячелетиями, вы побывали на тысячах звезд. Почему никто больше не присоединился к вам?
— Самое грустное в нашем странствии — это открытие, как страшно редка жизнь в галактике. И реже всего встречается разумная жизнь. Сколько раз мы слышали по радио отдаленные крики поднимающихся и рушащихся цивилизаций. Лишь очень немногие сумели достичь хотя бы той стадии, которой достигли вы. Чаще всего мы находили пустые руины и созданий, вновь канувших в пучины безмыслия под своей остывающей звездой. Вот почему мы так любим вас и так дорожим вами. Вы — наибольшая драгоценность среди всего живого, и воистину чудо, что мы совпали в пространстве и времени, чтобы мы могли повстречать вас и предложить вам свое учение. Такое до конца нашего полета повторится, быть может, не более дюжины раз.
— Статистика, я вижу, бывает злой стервой, — невозмутимо отметил кардинал.
Я уловил потаенную, но довольную усмешку на губах имама.
— А у вас остались отчеты о цивилизациях, с которыми вы встречались? — спросил Науэль. — Нам было бы чрезвычайно интересно их видеть.
— Я узнаю, — ответило Эол‑2. — Право, таких должно быть очень мало, потому что мы не придаем никакого значения подобным встречам. Наш взгляд устремлен в будущее, к ожидающей нас там славе.
— И что вы об этом думаете? — спросил меня Науэль за ужином.
К счастью, с едой нам доверили управиться самим. Эол‑2 показал нам общее помещение рядом с юртами: холодильники, наполненные пакетами с готовой человеческой пищей, и ряд микроволновок, а также небольшая подборка бутылок. На прощанье он сообщил нам расписание на завтра — в основном там были лекции с подробностями паломничества и размышлениями оликсового эквивалента философов относительно их вклада в предначертания господни для следующей вселенной. Нам тоже предоставили время, чтобы поделиться с оликсами своими верованиями, но, сдается мне, об этом из вежливости вспомнили в последнюю минуту.
— Думаю, что пора нашим астрофизикам задаться кое–какими сложными вопросами квантовой космологии, — ответил я.
— Наверняка с начала контакта эти вопросы им много раз задавали. Нет никаких надежных астрофизических доказательств их утверждениям о циклической природе вселенной и конечности существования каждой итерации. По части посулов они бьют даже самых сладкоречивых наших популистов.
— В этом мне и видится главная трудность, — признался я. — Они достигли технологического уровня, позволившего создать «Спасение жизни» и бог весть сколько других ковчегов. Они посвятили свои бесконечные жизни странствию к краю вселенной — скажем откровенно, задача, скорей всего, физически невыполнимая, — однако не способны предоставить количественных, научных доказательств, что вселенная укладывается в их теорию циклов.
Ко мне повернулся кардинал.
— Фоновое космическое излучение подтверждает Большой взрыв, что само по себе свидетельствует против стабильной вселенной.
— Во всяком случае, теория Большого взрыва допускает состояние, ведущее к неизбежной тепловой смерти, — добавил Науэль. — Не то чтобы тепловая смерть вселенной обязательно влекла рождение этого их «Бога у Конца Времен». Я даже не уверен, можно ли назвать тепловую смерть концом времен.
— Для того чтобы полностью изменить такое состояние максимальной энтропии, необходим эмерджентный бог, — размышлял кардинал. — Это не акт творения, а воссоздание уже существующего.
— Мы заблудились в семантике, — возразил Науэль.
— Сорок два.
— Простите? — не понял я.
— Старая шутка, — признал кардинал. — Сколько ангелов могут плясать на конце иглы…
— Видите? — обратился я к обоим. — Вот почему нам нужны астрофизики.
— Вы правы, друг мой, — поддержал Науэль. — Все действия оликсов основаны на теории циклов, которую они пока ничем не подтвердили. Можно даже сказать, что они отказываются ее доказывать. Однако парадокс в том, что для такой сильной, такой неотъемлемой веры, как у них, наверняка должны быть доказательства. Никто не пустится в подобное странствие без них.
— Ах. — Кардинал, подняв рюмку с виски, удовлетворенно улыбнулся. — Потому–то мы здесь и оказались, не так ли? Кому, как не нам, понимать: прежде всего нужна вера. Пью за нее.
И он одним глотком осушил рюмку.
Вернувшись в свою юрту, я настороженно принюхался. Прежняя смесь запахов: пряности, цветы, одеколон. Я прошел в ванную и бережно открыл дверцу шкафчика. Яйца–икринки созрели и выпустили из себя пять сотен мушек, лениво ползавших по полке. И большая часть питательного раствора в стаканах была использована.
Я велел Санджи включить излучатель моей периферии. Крошечные линзы, встроенные в левый глаз, осветили кишащих насекомых ультрафиолетовым светом. У этих мушек была синтетическая восьмибуквенная ДНК, которая не только сокращала стадию куколки, но и наделяла их микропроцессором вместо натурального мозга. Ультрафиолет запустил полную загрузку, которая длилась чуть больше секунды. Мушки в ответ активировали свои излучатели. Шкафчик осветился ультрафиолетовым сиянием, а связующая программа объединила их в цельный рой.
Мне на линзы выплеснулась информация. Успешные вылупления составили более девяноста процентов. Недоразвитые особи не превышали двух процентов. Связь активирована. У меня получился жизнеспособный рой со множеством биосенсоров, улавливающих, благодаря своей восьмибуквенной ДНК, квантовую запутанность. Каждый отдельный детектор действовал на очень малых расстояниях — всего в пару метров. Но коллективная чувствительность возрастала на два порядка.
Мне оставалось только доставить рой в помещение, где мы подозревали наличие порталов: в четвертую биополость.
Секции моей ап–багажки скрывали в себе безобидные с виду палочки и колечки. Однако, собранные в правильном порядке, они превращались в простейшие инструменты: гаечные ключи, отвертки, плоскогубцы… Сдвинув панель ванны, я взялся открывать спрятанный под ней лючок. Эта часть ванной тоже была собрана людьми и имела по углам приржавевшие от времени контргайки. Попотев над ними, я сумел освободить крышку. Под каким углом на него ни смотри, отверстие не выглядело большим. Лезть в него будет трудно и, скорее всего, мучительно. Но другие разведчики справлялись, так что…
Я отстегнул и вытащил из багажки спортивный костюм. Он у меня, как у всех фанатиков фитнеса, был в несколько слоев, от внутреннего облегающего до более мешковатого и непромокаемого наружного на случай неподходящей погоды. Меня интересовал только облегающий слой, тугой, как гидрокостюм. На нем имелся даже капюшон, так что, дополнив его очками от солнца, я прикрыл каждый сантиметр тела. Санджи установил связь с костюмом, и поверхность ткани стала идеально черной. Она не только не отражала свет в видимом спектре, но и поглощала большую часть электромагнитного — на случай, если вас попытаются нащупать радаром или лазером. И это только наружная поверхность. Длинные ленты термобатарей были вшиты в рукава, штанины, спину, ворот и капюшон, и их термопроводящие волокна впитывали все тепло тела, делая меня термически нейтральным. Такие ленты могли десять часов собирать тепло без откачки. Жаберная маска скрывала мое дыхание, отводя тепло и вычищая из него предательские биохимические метки. В этом костюме–невидимке я становился чем–то вроде пустого места в форме человеческого тела.
Санджи подключился к мушиному рою и отправил его в люк. Я втянул живот и протиснулся следом.
Под рядом юрт находились тесные подсобные каморки. Они были заполнены изготовленным людьми сантехоборудованием, которое стерилизовало всю воду, вытекавшую из ванн, душей и туалетов. Химикаты и твердые отходы отделялись от нее и хранились в баках, которые потом выбрасывали в космос, а чистая вода возвращалась в круговорот «Спасения жизни». Вот трубу для нее я и искал.
Пол этих каморок был выложен толстыми карбонными плитками, твердыми как гранит. Агенты, засланные до меня, разрезали плитку, сквозь которую проходила сливная труба, разделив ее на удобные прямоугольники с треугольными выступами по краям — чтобы удерживать на месте. Разбирать их оказалось зверской работенкой. Тяжелые как камень, а я стоял над ними на четвереньках — неудобная поза для подъема тяжестей. Все–таки я их убрал и нырнул сквозь дыру в пробитый в голом камне тоннель.
