– Ты так считаешь? – усмехнулся Хэйрион, – А зря. Я ведь говорю тебе чистую правду. И придет время, муж бросит тебя. Любовница, кстати, у него уже есть. Не вздрагивай. Нет, это правда. Я знаю, что тебе сказал Дэцин. Но если ты убедишься, что у твоего мужа есть любовница – ты поверишь всем остальным моим словам? Так вот, она есть у него. Если хочешь... ну посмотри дома его почту, он ее держит без пароля, рассчитывает на твою порядочность. Видишь, я предлагаю тебе вполне вещественное доказательство моих слов. Подумай над ними.
– А зачем ты мне говоришь все это? – тихо спросила Ильгет, – зачем тебе это нужно?
Хэрон вдруг оказался с ней рядом. Совсем рядом. Какие страшные все-таки глаза у него... бездна. Слепая бездна.
– Потому что я люблю тебя, Ильгет, – сказал он и коснулся пальцами ее руки. Совсем человеческое прикосновение. Тепло. Ильгет пронизал ток... вот оно, либидо, подумала она с горькой усмешкой. Сагон был тонким и узким мужчиной, не в ее вкусе. Но пряное, острое желание коснулось завязи, едва не взорвавшейся от этого касания. Вот с ним бы у меня получилось... Господи, какой кошмар, о чем я думаю! Господи, помилуй! – взмолилась Ильгет.
Хэрон был далеко. Далеко, и словно в дымке. Странно подумать – как он мог коснуться ее?
– Я люблю тебя, Ильгет, – издали повторил Хэрон, – я не претендую на... на тебя. Но... я хочу, чтобы тебе было хорошо. Просто хорошо. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Вы не венчались с Питой. Твой брак признан действительным только по разрешению епископа, и ты это знаешь.
– Но ведь признан! – возразила она.
– Он чужой тебе человек. Чужой и чуждый. Он мучает тебя. Ты должна быть собой. Подумай о себе. Я не предлагаю тебе немедленно бросить мужа. Просто будь сама собой. Живи так, как ты привыкла. Не приспосабливайся к нему, ты же видишь, из этого ничего не выходит. Он все равно недоволен. Ты несчастна...
– Но если я еще не буду приспосабливаться... он же тогда точно уйдет, – неуверенно сказала Ильгет.
– А тебе нужен такой человек? В самом деле. Ты ведь несчастна с ним.
– А что, счастье – это главное в жизни?
Сагон пожал плечами.
– Для подавляющего большинства людей – да. Ты, конечно, рассуждаешь оригинально. Я бы спросил тебя, что главное, – лицо его вдруг исказилось, – да беда в том, что я знаю, что ты ответишь.
– Ты знаешь, – кивнула Ильгет, внутри ощутив радость, – потому и не спрашиваешь... бес.
– Ты ведь не любишь его. Ты это сама понимаешь.
– Люблю.
– Нет. Ты стараешься себя убедить, что любишь. Потому что так положено. Но ведь не случайно тебя даже не тянет к нему физически. Да, ты ощущаешь мою правоту... Ты действительно, как ни странно, виновата в этом. Если ты не любишь его, зачем жить с ним?
– Нет, – сказала Ильгет, – я люблю его. Он мой муж. Единственный. А не тянет... Просто у меня физиология такая.
– Он ведь унижает тебя.
Ильгет пожала плечами.
– Не знаю. Почему? Чем?
– Да, для тебя не существует унижения... Но посмотри другими глазами на все это: он над тобой издевается, живет, как ему нравится, а ты стелишься, делаешь для него все, и получаешь одни упреки.
– А зачем мне смотреть ЧУЖИМИ глазами? – спросила Ильгет.
– Да хотя бы потому, что твои слепы.
– Мои глаза слепы? Мои?! – Ильгет с удивлением уставилась в неподвижные сагонские зрачки.
Что-то менялось в лице сагона... он снова сидел близко к ней.
– Я в чем-то понимаю твоего мужа, – сказал он медленно, – ты действительно чудовище. Единственное, что ты... может быть... еще способна понять – это боль. Он, конечно, не может причинить тебе такую боль, которая произвела бы на тебя впечатление. Но я-то могу...
Господи, Иисусе, Сын Божий... подумала Ильгет. И вдруг до нее дошло.
– Ты не можешь, сагон. Ты развоплощен. У тебя нет власти надо мной.
– Рано или поздно я встречу тебя, – воздух стремительно серел. Фигура впереди расплылась и почти исчезала, – я встречу тебя, и тогда берегись.
Нельзя сказать, чтобы эти слова не вызвали у Ильгет страха. Она стала повторять молитву про себя.
Толчок. Она сидела по-прежнему на чем-то жестком. На полу. Опершись спиной о кровать. В комнате было темно. И свет не включится, подумала Ильгет. Наверное. Сил не было совсем. Она попробовала опереться на кровать, переползти. Но кровать оказалась совершенно мокрой. От пота, или? Судя по запаху – или... ничего себе дела. Белье Ильгет тоже оказалось мокрым.
Глупо стирать подштанники под краном, в страхе прислушиваясь – не проснется ли мама. Но что делать... Глупость, конечно.
И нет ощущения победы. Нет его. Противно вспомнить. Словно заноза после этого разговора осталась... как будто сагон в чем-то прав. Все же. А что, если ты просто в розовых очках? Ты неадекватно воспринимаешь жизнь? Да, сагон всегда неправ, но... Но почему такое острое чувство поражения? Тоски?
– А дети твои теперь дома?
– Да, ведь интернат закрылся. Да и вообще, – Нела вздохнула, – наверное, это все-таки неправильно. И ты знаешь, даже не потому, что им нужна мать, и все такое...
Ильгет, звеня ложкой, выскребла остатки мороженого из вазочки. Нела задумчиво продолжала.
– Нет, не поэтому. Я ведь и теперь работаю, они с бабушкой, только по вечерам видимся. Но видишь, жизнь в интернате – это жизнь в казенном доме. Как в тюрьме. Нам бы понравилось, если бы каждый наш шаг регламентировали, все по режиму...
– Но ведь и дома, наверное...
– Да, конечно, и дома режим. Но дома он исходит от родных людей, и... потом, дома он все равно мягче. Ну ты же сама понимаешь, есть разница, дома ты или где-то в казенном месте. Дома они ощущают свободу.
Она отодвинула чашечку с разводами выпитого кофе. Накинула кофту, сегодня все-таки прохладно. Ильгет даже легкую куртку взяла. Подруги вышли из летнего кафе.
– Куда пойти, куда податься... – неопределенно сказала Нела.
– Может, в школу сходим? Навестим, – предложила Ильгет. Они зашагали к выходу из парка.
– Тебе завтра когда уезжать? – отпуск у Нелы заканчивался. Ильгет планировала пробыть в Иннельсе еще несколько дней.
– В четыре.
– Я приду тебя проводить.
Нела грустно кивнула.
– Вот и все... улетишь, и... долго не увидимся.
– Подумай, – сказала Ильгет осторожно, – в принципе, на Квирин дорога открыта всем. Теперь ходят регулярные рейсы, с деньгами на билет... ну мы поможем.
Нела покачала головой.
– Нет, Иль. Хорошо там, где нас нет... А я не смогу жить без Лонгина.
Ильгет виновато замолчала. Она могла жить без Лонгина. Нет, не то, чтобы она не скучала по этим вот серым, покрытым корявым асфальтом, пропыленным улицам, по старинным храмам с темной-красной облицовкой... но жить без этого она могла. Впрочем, ее никто не спрашивал, хочет ли она эмигрировать – так уж получилось. Само. А теперь и обратно – никак.
