— Это сейчас неважно, — продолжил сагон, — предположим, ты доверяешь. Сейчас тебе все равно никто не поможет. Ни ребята... ни Бог, которому ты тоже не веришь до конца, не так ли? Сейчас ты один. Ты до такой степени один, что даже и представить невозможно. И ты думаешь, что не сломаешься? Мне некогда тебя уговаривать, Гэсс. У меня нет времени. Я сделаю все быстро.
Гэсс молчал. В руках сагона сверкнула длинная игла.
— Ты думаешь, что это просто иголка. Ерунда, верно? Это почти не больно, — сагон воткнул иглу чуть ниже плеча Гэсса. Тонкий бледный палец подрагивал на тупом конце. Через секунду Гэсса скрутила боль.
Когда сагон выдернул иглу снова, Гэсс не сразу перестал кричать. Он дышал тяжело, все лицо его побагровело и покрылось крупным потом. Над ключицей виднелась крошечная ранка, тонкой струйкой стекала кровь.
— Ты просто попробовал. Это еще не все, что у меня есть. Это самое простое. Обыкновенная боль. Как ты считаешь — ты в состоянии это терпеть? Несколько часов хотя бы?
Гэсс вздрогнул всем телом.
— Правильно ты думаешь — ты и минуты этого больше не выдержишь. Гэсс, я тебе открою тайну. Нет человека, которого нельзя было бы сломать... Некоторым везло, но тебе так не повезет — тебя в ближайшее время не освободят. Иногда нужно несколько часов. Но сломать можно каждого. А ты, Гэсс... ну признайся, ты же никогда не был особенно сильным. Ведь сила, — сагон коснулся мощного бицепса, — не здесь, ты сам это понимаешь.
Гэсс закрыл глаза. Впервые в жизни он не знал, что сказать. Самое ужасное во всем этом — сагон был прав. Абсолютно прав, он слабый человек. Он всегда лишь притворялся сильным... так старался доказать себе и другим, что не хуже, что умеет все, что ничего не боится. Сыпал шутками, лишь бы никто не увидел его таким, какой он на самом деле...
Слабым. Очень слабым.
Сагона не обманешь. Он видит тебя таким, какой ты есть. Сагон видит его, Гэсс знал это и понимал. Он видит и сейчас нажмет именно в ту точку, где больнее всего.
И психоблокировка не выдержит. Не выдержит разум... Гэсс отчаянно хватал воздух ртом. Я стану эммендаром... только не это. Но что же, что? Ведь мне все равно не выдержать ломки. О, как он хитер, как умен... он всего лишь показал мне боль, лишь ее кусочек, частичку, а меня уже тошнит при одной мысли, что это может повториться.
— Ты забрался слишком высоко, орел, — с насмешкой сказал сагон, — туда, где тебе не по силам летать. Ты взял на себя слишком много. Не справился с задачей. Тебе не справиться с ней... не справиться. Ты ведь слабее других. Ты всегда это знал. Почему ты был так уверен в себе? Петушок... ты хвастался перед другими, а сам о себе знал... всегда знал, что ты слаб, что ты, по сути — ничтожество. Но ты такое ничтожество, которое даже самому себе не решается признаться, и корчит из себя... ну что ж, ты это заслужил — получай.
Сагон снова воткнул иглу. Мир закрутился вокруг раскаленного, нестерпимо горящего стержня... Дальше Гэсс уже ничего не видел и не понимал. В мире не существовало ничего, кроме боли. И отчаяния... Только там, где-то впереди, был выход, и только к нему можно было стремиться, там было избавление и покой... Гэсс полз сквозь раскаленную равнину, всей кожей ощущая огонь, и каждую косточку перемалывала гигантская мясорубка. Но она кончится... она кончится вот уже скоро... Гэсс увидел этот выход — за ним уже не было огня, там был теплый, сияющий свет, и в это сиянии, в позе лотоса медленно парил сагон. Он улыбался. Он протянул руку Гэссу.
Тот отпрянул назад. И тотчас боль впилась в него с новой силой. Мне не выдержать этого, подумал Гэсс. Мне не выдержать этого никогда. Слабость... неуверенность в себе... он был прав, я всегда был слабым. Я лишь хотел казаться сильным. Но я не хочу к тебе!
Ты хочешь, — спокойно ответил сагон. Боль затихала, едва Гэсс слышал его голос, — ты хочешь, но не можешь. Повернись...
Гэсс вдруг увидел цепочку — тоненькую, серебряную, точно такую же, как та, на которой он всегда носил свой крестик... а ведь крестик с него сняли? Цепочка эта и держала его... за шею. Удерживала. Не давала шагнуть вперед, спастись от боли.
Порви ее, услышал Гэсс. Просто порви.
Он поднял руку... руку? Он ведь был привязан к столу? Нет, он где-то совсем в другом месте...
Гэсс поднял руку. Сомнение вдруг охватило его. Он вдруг все-таки увидел — это и была цепочка от крестика, только крестик вдруг увеличился в размерах. Он где-то там, очень далеко был и сверкал, серебряный, как молния в ночи.
Прости, сказал Гэсс, я больше не могу. Я не смогу. Он рванул цепочку рукой... но такой рывок и не требовался, она порвалась очень легко, словно волос.
Все изменилось. Гэсс снова закричал от боли. Но теперь у него был выход. Какая глупость... что держало его здесь? Сагон улыбался и протягивал ему руку.
Гэсс шагнул вперед, и чувствуя, как исчезает вокруг огненный ад, как боль сбегает с тела волной — протянул руку сагону.
Едва Иоста оставляли в покое, он начинал молиться. Вот и теперь. Прошло уже много времени. Очень много. Нет ни этого типа с белыми глазами и заумными разговорами, ни инастрийцев. Эммендаров. Боль осталась, но сейчас ее можно терпеть. Болит нога, сожженная дэггером... Из-за этой раны, потеряв сознание, он и попал в плен. Тяжело дышать, болят ребра. И голова тоже. Да и вообще все болит, били его основательно. Но сейчас можно было терпеть, и потом Иост явственно чувствовал, как кто-то невидимый сидит рядом с ним, положив руку на плечо. Он плакал. «Я не могу, беззвучно говорил он, ты ведь знаешь, что я очень слабый человек. Мне не выдержать больше. Спаси меня, Господи!» И каким-то образом Иост понимал, что нет, не спасет, что выдержать придется еще худшее... и опять будут рвать на части болеизлучателем проклятым, и бить прямо по ране... и еще хуже будет... только сейчас тихий покой лился извне, в измученное сердце... Он смирился с неизбежным, хотя нельзя было с ним смириться, страшно до невозможности. Потом он вдруг подумал о людях, которые только что мучили его — Иосту стало страшно, потому что люди эти были эммендарами, и сами не понимали, что делают, сагон лишил их воли. «Господи, ты их простишь?» — спросил Иост, — «они не выдержали, но это же, ты знаешь, как трудно... Прости их, Господи, пожалуйста! Спаси их, вылечи! Ты же можешь, ты же все можешь!» Сейчас он знал точно, что для Бога ничего недоступного нет. Ведь даже боль теперь не так уж сильно ощущалась.
Свет резанул по глазам. Кто-то вошел, Иост вздрогнул всем телом, и от этого все заболело еще сильнее. А ощущение Невидимого рядом — исчезло.
Сагон. Хуже этого нет ничего... Иост сжал зубы и стал повторять про себя «Господи, помилуй». Чтобы ни единой мысли больше не было.
