…
Ответили.
После этого Серж и получил свою кличку – Смерть, но вырваться по факту «отдачи долгов» уже не смог, да и не хотел в тот момент… разум надолго застило кровью, ощущения были уже не те, все выглядело жестче, страшнее, чем там, потому что происходило это дома, на тех самых Питерских окраинах, где он рос, бегал еще мальчишкой…
– Приподнялся, говоришь? – глухо переспросил Сергей.
Он сидел, широко расставив ноги, его взгляд застыл, сфокусировавшись в одной точке на засиженной мухами стене.
– Одет ты хорошо… Не обижайся.
Давыдов криво усмехнулся.
– Лучше скажи, как сам? – Задал он встречный вопрос.
– Нормально. На инвалидности. Пенсию получаю.
Сергей машинально взглянул на укороченные при помощи ножовки поцарапанные костыли, потертые наколенники из ободравшегося кожзаменителя и покачал головой.
– Не надо грузить Антон. Мы же не чужие…
Извалов не меняя позы, дотянулся до полупустой пачки папирос и внезапно произнес, прикуривая:
– Знаешь, что сказала мне врачиха из ВТЭК? – Он чиркнул зажигалкой и голубой, трепещущий огонек на миг высветил страшную худобу его лица.
– Ну? – Машинально напрягся Сергей.
– Говорит – осторожнее надо быть на войне…
Давыдов лишь скрипнул зубами от бессильной злобы. Он многое мог сделать в этой жизни, но некоторые вещи до сих пор оставались неподвластны и непонятны ему. Например, – человеческое равнодушие, порой граничащее с откровенным, абсолютно необоснованным цинизмом.
– А где мать? – После непродолжительной, но тягостной паузы спросил он.
– Этажом выше. Живет там с одним мужиком, спиваются понемногу. – Спокойно, без эмоций ответил Антон.
Это было невыносимо. Неправильно.
Когда их, не объясняя причин, бросили на штурм Грозного, было страшно. Казалось, оттуда нет возврата, и самой великой, сокровенной мечтой не нюхавших пороха ребят было выбраться оттуда живыми.
Повезло. Выбрались. Выбрались, не предполагая, что разум навек остался там, среди кровавого хаоса беспорядочных ночных атак, а самое жуткое ждет впереди, на «гражданке», о которой мечтали отчаянно, сокровенно…
Вот она – мечта. Засиженные мухами стены, ободранный диван, а напротив – тусклые злые глаза, в которых жизнь переворачивается, снова превращаясь в войну.
Человеческое равнодушие, – словно заклятие, мысленно повторил Давыдов, понимая: именно оно сделало Антона настоящим калекой…
Машинально засунув руку в карман пальто, он наткнулся пальцами на холодную сталь «Стечкина», и в душе вновь заныла та остервенелая, последняя струна, что не оборвалась на далеком Кавказе…
Не зная, что говорить дальше, куда направить свой взгляд, как хотя бы на миг сбить растущее внутри чувство ненависти ко всему окружающему миру, Сергей порывисто встал, услышав жалобный скрип диванных пружин, и, сделав несколько шагов по тесной комнате, остановился подле старого, похожего на кучу хлама компьютера.
Угловатый монохромный монитор торчал из-под пожелтевшей газеты, словно грязно-белая черепная коробка ископаемого животного.
Сергей присел на корточки, приподнял пожелтевший газетный разворот, посмотрел на допотопную клавиатуру и вдруг остро вспомнилось все, начиная от рокового дня, когда он пытался устроиться на работу и заканчивая недавней поездкой «за бугор» на историческую родину корпорации «Майкрософт».
– Водка есть? – не оборачиваясь, глухо спросил он.
– Есть. – Ответил Антон. Свесившись с дивана, он на ощупь запустил руку в темные пыльные глубины, пару раз звякнул пустышками, а потом извлек оттуда початую бутылку «Столичной», которую берег вот уже несколько дней, будто предчувствовал, что у него появиться гость.
Сергей вернул на место газетный лист и присел на край опасно пошатнувшейся тумбочки, расположившись рядом с телевизором. Глядя, как Антон разливает водку в два стакана, он о чем-то напряженно размышлял, будто сам факт наличия в этой комнате старой электронно-вычислительной машины внезапно изменил ход его мыслей, направив их в совершенно иное русло, прочь от темной тягучей ненависти и невысказанного вслух отчаянного сострадания.
– Ты разбираешься в компьютерах, Антон? – Внезапно спросил он, принимая наполненный до краев стакан.
Извалов хмуро посмотрел на него, не осознав сути вопроса.
– Была когда-то пятерка по информатике. – Все же ответил он.
– А это? – Сергей кивком указал на пылящийся в углу комнаты «БК».[7]
– Баловался до армии.
– И как? Получалось?
Антон пожал плечами.
– Получалось.
– Так что ж ты его забросил? – Гнул непонятную линию Сергей, будто позабыв про полный стакан который держал в руке.
– А толку с него? – Грубовато ответил Антон. – Все «флопы» осыпались, а достать новые сейчас то же самое, что отыскать бивень мамонта. Дохлый он. Пробовал писать программы в системном мониторе… так, чтобы крыша окончательно не съехала, да бросил, – свет часто вырубают, а сохранить не на что… – Он немного помолчал, глядя в тот угол, где пылилась «Электроника», а потом добавил: – Давай, вздрогнули, чего держать позря…
Они выпили, но спиртное только усугубило внезапно воцарившуюся тишину.
Давыдов на глазах мрачнел, погружаясь в черный бездонный омут ведомых лишь ему мыслей и чувств.
– Собирайся, Антон… – Внезапно произнес он.
– Куда?
Сергей поднял на него мутный, свинцовый взгляд.
– Нечего тебе тут делать… Не нужны мы никому, кроме самих себя.
– Брось Серега. – Антон нисколько не запьянел, только усилилась постоянно гложущая сердце тоска. – Я рад, что ты заехал, но… ни к чему. – Повторил он.
– Собирайся, говорю… – Рука в кармане бессознательно сжала рукоять «Стечкина». – Я тебя не в кабак зову. Уедем отсюда.
– Куда я поеду? – Антон красноречиво указал взглядом на прикрытые шерстяным одеялом обрубки ног.
– Это не важно… – Давыдов полез за пазуху и вытащил из внутреннего кармана пальто мягкую, сложенную вдвое полиэтиленовую папку, содержащую какие-то бумаги. – Ручка есть? – Вскинув голову, спросил он.
– На. – Антон пошарил по подоконнику и протянул ему шариковую ручку.
Сергей расправил листы нотариальных бланков, нахмурился, потом вписал в специальной оставленную пустую строку фамилию, и вопросительно поднял взгляд:
– Паспорт получил?
– Да. – Антон абсолютно не понимал что происходит, но выяснить это не удалось. Давыдов странно менялся лицом и поведением, прямо на глазах за доли секунд внезапно трансформируясь в иного человека. Сейчас он сидел, сгорбившись над подоконником, который использовал вместо письменного стола, и свет уличного фонаря освещал его обострившиеся скулы, внезапно обозначившиеся на бледном лице.
