Сколько раз посещал я их лаборатории, знакомясь с ходом столь трудных, требующих непостижимой выдержки и терпения планомерных и неотступных работ. И всякий раз я просил провести меня к прозрачной камере с висящим саркофагом, вход куда до поры до времени был строжайше запрещен. Через прозрачные стенки и крышку гроба, биованны, я с болью любовался чертами дорогого мне лица.
Оно, как на миллионах изображений, знакомых каждому живущему на Земле, оставалось прежним, готовым улыбнуться, ожить, радуясь свету и добру…
Я занимал кресло напротив профессора Петрова. Но это не он, не вождь первого отряда людей, разбудивших меня. По фантазии родителей имя его звучит как игра слов. Неон Дальевич Петров, – сын моего первого друга среди новых людей. Виднейший биолог (Жизневед по-мариански) объединенного мира Земли, посвятивший свою жизнь проблеме анабиоза высших организмов. В свое время Даль сказал, что если не он, то его сын Неон сделает так, что я увижу свою Эру живой и по-прежнему прекрасной.
Сам он занимался совсем иными проблемами, но слово свое сдержал. Напротив меня сидели его сын и его внук, заслуженный профессор и молодой ученый. Десятки тысяч животных были погружены ими в холодный сон и благополучно вернулись к жизни. Более тысячи человек проделали на себе опаснейший эксперимент, и пробуждены. И последним из них был сам Неон Петров. Потому он кажется таким молодым, хотя недавно отметил свой пятидесятилетний юбилей, а также появление внучки, которую назвали Эрой, – в честь моей подруги, ждавшей своего пробуждения, и в честь новой эры (таково совпадение звуков марианской и земной речи!), наступившей со дня начатого полвека назад космического «переливания крови».
Сын Неона Иван сам разбудил отца после его семилетнего сна в анабиозе. Это была первая видная научная работа молодого ученого.
Но что значит семь лет по сравнению с тринадцатью тысячами лет сна моей Эры! Но ведь я-то живу, как и все остальные на Земле, спавшие только по ночам! Так я успокаиваю сам себя.
Неон уверен в успехе пробуждения, к которому так долго никто не решался приступить. Но я знаю: более критически настроенный и не по летам осторожный Иван волнуется.
Из тысячи человек, погружавшихся в анабиоз, только двое не проснулись. И трое скончались вскоре после пробуждения.
– Только пять человек на тысячу, – говорил отец.
– Целых пять человек на тысячу! – говорил сын.
Все зависит, как на это смотреть…
Но почему мне волноваться? Поколения ученых в течение полувека во всех тонкостях изучали аппаратуру древних мариан. Разобрав на детали саркофаг-биованну, в которой я спал, они построили второе «Хранилище Жизни» и для пробы усыпляли и пробуждали в нем животных и людей, самоотверженно шедших на риск.
Чем отплатить мне им? Впрочем, они рассматривают свои усилия как выполнение долга перед марсианами, в свое время предотвратившими столкновение Земли с Луной.
Пилоты привычно подвели космический корабль к месту стыковки. Сердце колотилось во мне, готовое выскочить. Я не думал, что оно может так вести себя у стариков.
Бритое, энергичное, оттененное седыми висками, пожалуй, даже чуть суровое лицо Неона Петрова спокойно, а Иван щурится, проводит рукой по белокурым длинным волосам и нервно теребит курчавую, плохо растущую бородку.
По внутреннему переходу в месте стыка корабля мы перебираемся на орбитальную станцию. Научные сотрудники исследовательского центра почтительно встречают своего руководителя и радуются Ивану, общему любимцу.
Неон действует быстро и решительно. Слишком много времени уже было затрачено на подготовку. Он предлагает немедля приступить к пробуждению Эры.
К своему изумлению и радости, я узнаю среди присутствующих, прилетевших раньше нас, своих старых друзей: прежде всего Эльгу Сергеевну, ныне члена-корреспондента Академии наук, все еще бодрящуюся, но досадно пополневшую женщину с белоснежными волосами, заложенными тяжелым узлом на затылке. Десять лет назад я присутствовал на ее серебряной свадьбе с академиком Леонидом Песцовым. Галактион Петров, тоже уже давно академик, не мог ей простить разрыва с ним, и, хотя прошло много лет, все же не явился на их серебряную свадьбу. Но сюда он прилетел. Очень постаревший, сутулый, обрюзгший, с ненужной в условиях невесомости, но привычной палочкой в руках, он стоял в стороне, удерживаемый магнитными подошвами. Он присутствовал здесь как самый почетный гость, как руководитель первого отряда ученых, нашедших в космосе «Хранилище Жизни».
А вот Даля и его жены Татьяны Сергеевны, близких моих друзей, не было. Оба они долго жили в Антарктиде. Он освобождал ото льда материк, а она искала там стоянки доисторического человека, и не только искала, но и нашла! Успела найти до своей кончины… Я обещал прилететь туда к Далю, и, возможно, с Эрой, после ее пробуждения…
После пробуждения!
Как предстану я перед нею, седобородый глубокий старик, заканчивающий свою жизнь на Земле, куда мы с Эрой так стремились. Ей еще предстоит увидеть дальнейшую жизнь людей, которые распространяют сейчас на весь земной шар те принципы, которые мы с нею вместе закладывали когда-то в основу общины инков: трудятся все, бесплатный хлеб всем…
Кем я стану для Эры? Древний старец, лишь носящий имя любимого в прошлом юноши? Живое, но дряхлое материализовавшееся вдруг воспоминание о прежней жизни?
Впрочем, я не так уж дряхл. В особенности если сравнивать меня с Галактионом или хотя бы с тем же неистощимым весельчаком Песцовым, супругом Эльги Сергеевны. По курьезному стечению обстоятельств, если сбросить со счетов время моего многотысячелетнего сна, то я как-никак моложе этих академиков.
Слабое утешение! Вряд ли оно поможет Эре перенести неотвратимый удар.
Но ничего не поделаешь. Можно с помощью холодного сна перескочить через десяток тысячелетий, но невозможно двинуться хоть на день назад, не говоря уже о том, чтобы помолодеть хоть на десять лет! Таков закон причинности!
Десять лет! Смешно! Что значат они в моем преклонном возрасте? Восемьдесят, семьдесят – не все ли равно!
Чтобы быть ровней моей Эре, мне надо помолодеть на пятьдесят, вернее, на пятьдесят один земной год!..
Цилиндрический коридор, в конце которого помещалось «Хранилище Жизни», чем-то напоминает мне оранжерею фаэтов, хотя и не прозрачен.
Мы, присутствующие при пробуждении, стоим около единственной прозрачной стенки, примыкающей к «Хранилищу Жизни». Отсюда виден висящий в воздухе гроб моей Эры. Впрочем, его надо называть биованной.
Иван ведает автоматикой, той самой, которая не сработала полвека назад. Неон руководит последовательностью операций, отвечая за их биологический и психологический результат. Мы с ним долго обсуждали, как подготовить Эру к встрече со мной.
