— Вот так хочешь? — вкрадчиво осведомился Длинный.
Видя, что внимание его врага переключилось на меня, Дима тихонько попятился. Но, молодец, не убежал, остановился чуть в стороне, наблюдая за развитием событий.
— Ага, — сказал я. — Вот так.
— Тогда с тебя рубль. Этот малёк мне рубль должен. Теперь его долг на тебя перешёл.
— Ру-убль? — протянул я.
— Ага.
— Завтра, — сказал я. — Или послезавтра. Спросишь у Пушкина Александра Сергеевича.
— Ты не понял, козёл, — Длинный протянул руку и попытался взять меня за грудки.
Ну, это совсем просто, если не бить.
Правой рукой берём противника за запястье, переносим локоть ему за плечо, подставляем правую ногу и резко поворачиваем локоть на себя, одновременно, заламывая противнику кисть левой рукой.
Раз-два, и Длинный падает на спину.
Я упираюсь ему коленом в грудь и заламываю запястье так, чтобы почувствовал. Он пытается вырваться, но это бесполезно, — я намного сильнее.
— Больно! — вопит он. — Пусти!
— А вы, шакалы, — я чуть поворачиваю голову к подпевалам, один из которых делает неуверенный шаг вперёд, — кто рыпнется, ноги из жопы повыдёргиваю.
В моём голосе — металл. Такой, что им можно запросто рубить железные рубли.
Шакалы это слышат и благоразумно отступают. Всё правильно, так и должно быть, — шакал с хорошей чуйкой сразу понимает, когда добыча превращается в хищника.
— Пусти, сука! — уже не вопит, а шипит Длинный. — Пусти, хуже будет?
— Хуже — это как, так? — спрашиваю я, усиливая залом.
— А-а-а! Руку сломаешь!
— Запросто. На хрена тебе рука, скажи, пожалуйста, у маленьких и слабых деньги отнимать?
Длинный молчит, рожа красная, в глазах слёзы пополам с ненавистью.
— Значит, так, — говорю. — Повторяй за мной. Сергей Петрович, клянусь жизнью своей матери, что больше никогда не обижу слабого.
— Да пошёл ты… мой отец тебе устроит весёлую жизнь, обещаю, сволочь…
Надо же, упорный. Ну тогда так.
В два движения переворачиваю его лицом вниз. Заламываю классическим приёмом руку в плече, хватаю за волосы, тычу лицом в пыльный и грязный асфальт:
— Ещё раз. Повторяй за мной. Сергей Петрович.
— Сергей… Петрович.
Ага, дошло кажется.
— Клянусь жизнью своей матери.
— Клянусь… жизнью своей матери…
— Что больше никогда не обижу слабого.
Он покорно повторяет.
— Вот и молодец. Теперь свободен.
Я его отпускаю, поднимаюсь. Длинный встаёт, не глядя на меня уходит, держась за руку. Отойдя на несколько шагов, оборачивается.
— Ты ответишь, — слышу я. — Это я тебе точно обещаю.
— Я-то отвечу, — говорю. — Но ты клятву дал. Не забывай об этом. Сначала будет трудно, но потом полегчает, тоже обещаю.
Шакалы неуверенно топчутся на месте, они совершенно не понимают, что им теперь делать.
— Брысь отсюда, — говорю чётко и внятно.
Пятятся, поворачиваются, исчезают.
Дима Малышев восторженно смотрит на меня.
Я улыбаюсь ему, подмигиваю, треплю по плечу, и мы вместе идём в школу. Звенит звонок. Большая перемена закончилась.
На уроках Длинный уже не появился. Шакалы бросали на меня опасливые взгляды, шептались по углам. К концу занятий вся школа знала, что произошло, о чём мне и поведала моя соседка Таня Калинина.
— Зря ты с Длинным связался, я же говорила про его папаньку. Жди теперь неприятностей. Блин, даже не знаю, что делать… У тебя отец кто?
— Начштаба Кантемировской дивизии, подполковник.
— Неслабо. Ну, тогда, может, и пронесёт.
— Отца впутывать не буду, сам разберусь.
— Сам ты не разберёшься, поверь, — вздохнула Таня. — Пробовали уже и не раз.
— Тебя он не обижал? — спросил я. — Длинный?
— Нет. Я стараюсь не лезть и вообще не его уровня. У меня отца и вовсе нет, мама в библиотеке работает… — она умолкла.
Ясно, подумал я. Семья бедная, живут вдвоём на зарплату мамы. У нас в Советском Союзе, конечно, все равны и любой труд в почёте, но негласные кланы и касты существуют, я давно заметил. Ничего странного и ужасного — даже на Гараде они имеются. Просто в силу того, что люди разные, сколь бы прекрасные общие идеи и стремления их не объединяли. Как говорят в России, кто любит арбуз, а кто свиной хрящик — вот уже и разделение. Главное, чтобы условное разделение не перерастало в реальное, а нелюбовь к свиным хрящикам или арбузам не переносилась на людей, которым они нравятся.
— Понятно. А где у нас РОВД, далёко от школы?
— Недалеко, на соседней улице. Ты что задумал? — с тревогой осведомилась она.
— Спокойно, Танюша, — я обаятельно улыбнулся и похлопал её по тёплой руке. — Всё будет хорошо. Зайду в РОВД, поговорю с отцом Длинного. Превентивно.
— Превентивно… — она забавно нахмурилась, вспоминая слово.
— Упреждающе, значит.
— Я с тобой, — заявила она. — На всякий случай.
— Тань, не нужно, я справлюсь.
— Я с тобой, — твёрдо повторила она. — И не спорь.
Однако я недооценил оперативность сынка и папаши, — после уроков возле школы меня уже ожидал жёлтый «Жигуль» с тёмно-синей полосой, белой надписью «милиция», гербом Советского Союза на боку и синим и красным проблесковыми маячками на крыше.
— Сергей Ермолов? — безошибочно подошёл ко мне милиционер с погонами лейтенанта.
Килограмм двадцать лишнего веса, — прикинул я. Полторы пачки сигарет в день, начинающаяся отдышка, жена, любовница, двое детей и все просят кушать. Несчастный человек.
— Он самый.
— Поедешь с нами.
— Вы не представились, товарищ лейтенант, — сказал я. — По закону вы должны представиться и назвать свою должность и звание. А также предъявить удостоверение, если я потребую. Так вот, я требую.
— Ты что, пацан, берега попутал? — процедил лейтенант. — Быстро сел в машину, я сказал!
— Я — свидетель! — храбро заявила Таня.
— Слышал, лейтенант? — спросил я. — У меня и свидетель есть твоего незаконного поведения. Но ещё не поздно исправиться. Представься, как положено, а я подумаю.
— Так, значит, — зловеще понизил голос лейтенант. — Ладно. Сержант!
Со стороны водительского места вышел сержант.
— Я представился по форме и вежливо попросил проехать с нами в отделение, так?
— А то. Своими ушами слышал.
— Задерживаемый оказал сопротивление и нецензурно ругался. Так?
— Ещё бы. Уши вяли. Даже мне стыдно стало. И ударил вас, когда вы попытались его вежливо утихомирить. По лицу.
Я посмотрел на сержанта. Тот откровенно ухмылялся.
— Понятно, — сказал я. — Что ж, ребятки, вы сами напросились. У советского милиционера должна быть хорошо развита чуйка. Она же интуиция. У вас её нет напрочь. Я достал из внутреннего кармана пиджака удостоверения консультанта ЦК КПСС, раскрыл и сунул под нос лейтенанту:
— Читай.
Лейтенант попытался взять удостоверение.
— Отставить. Из моих рук читай.
— Да это туфта какая-то, — пренебрежительно заметил лейтенант. — Консультант? Мальчик, ты в курсе, что у нас бывает за подделку документов?
Раздался скрип тормозов, и рядом с милицейскими «жигулями» остановилась моя белая «волга». Из машины вышел Василий Иванович. Быстро оценил ситуацию.
— Здравствуйте, Сергей Петрович, — поздоровался. — Извините за опоздание. Помощь нужна?
— Думаю, справлюсь, — сказал я, подошёл к машине, сел, снял трубку телефона и попросил соединить меня с Щёлоковым [3]. Дверцу я оставил открытой и хорошо видел, как с лица лейтенанта сошла краска. Кажется, он, наконец, понял, насколько плохо у него развита чуйка.
Меня соединили. Я в двух словах объяснил Николаю Анисимовичу ситуацию.
— Ну-ка, дай трубку этому лейтенанту, — попросил министр.
— Товарищ лейтенант, вас к телефону, — позвал я. — Министр внутренних дел.
Слов, которые Щёлоков сказал лейтенанту я не слышал. Но я догадывался, что телефонного разговора хуже этого в жизни стража порядка не было. Возможно, и дня в целом.
Я посмотрел на сержанта. Ухмылка давно сползла с его лица, и теперь он мучительно пытался сообразить, что же будет дальше.