– Никто, командир… Только ты…
Ян рванулся из поддерживающих его объятий и тут же, не устояв, упал на землю, лицом в сладковатый запах мха, который впитывал выступившие на глазах Ковальского слезы, глушил звериный, нечеловеческий хрип, рвущийся из горла командира, потерявшего почти всех своих ребят…
* * *
Камера на шлеме Ковальского продолжала работать, фиксируя все происходящее вокруг.
Незамысловатому устройству было абсолютно все равно, какую невыносимую моральную муку испытывает сейчас человек, как ломается его душа, рушится мировоззрение под неистовым напором неведомых ранее событий и чувств.
Он умирал и… возрождался вновь, но уже другим, будто вместе со слезами, которые невольно текли по щекам, из его души навсегда уходило что-то важное, что-то, без чего можно жить, но уже нет возможности радоваться этой жизни.
…Рядом звонко ударила автоматная очередь, в мох беззвучно обрушился курящийся дымком водопад стреляных гильз, они тонули в зеленом ковре, изредка пружиня от него, неестественно медленно подскакивая вверх…
Ритмичный звук и вид горячих, падающих сверху гильз вывел Яна из горестного оцепенения.
Он приподнялся на локтях, одной рукой нашаривая автомат. Бешкеев продолжал стрелять, припав на одно колено, пока его «Абакан» не плюнул во тьму двумя трассерами, что означало – магазин пуст, остался лишь патрон в стволе.
– Отходи, Асман, я прикрою!.. Уходи к первому отделению! К бронемашинам!.. Держите поселок любой ценой!..
Среди сумрака, подсвеченная заревом пожарища, мелькнула фигура андроида, и Ян резанул по ней длинной очередью. Пули попали в голову человекоподобной машины, дройд пошатнулся, начал валиться на бок, но, уронив автомат, умудрился ухватиться за нижнюю ветвь дерева и застыл в нелепой позе, рывками поворачивая голову, в которой зияли три небольших пулевых отверстия и виднелись две рваные пробоины в районе затылка, где пули, навылет прошив черепную коробку, вырвали изрядные фрагменты металлопластика.
Не жизнь… Это не жизнь… – горячие мысли жгли рассудок, Ян чувствовал, как истерический смех подкатывает к горлу при виде раскачивающегося из стороны в сторону вцепившегося в ветку сервомеханизма.
Он не видел, что одна из пуль пробила грудной кожух андроида и оттуда медленно вытекает непонятная, вязкая серебристая субстанция, тягучими каплями срываясь на кору дерева и траву, пробившуюся сквозь мох, и на мягкую подстилку из опавшей хвои…
Ту же картину демонстрировали два работающих экрана в зале совещаний Управления колониальной администрации.
Нагаев наблюдал за боем в основном с камеры Ковальского, поскольку остальные каналы связи гасли один за другим…
Когда отключился и этот последний канал телеметрии, Нагаев принял решение:
– Необходима срочная эвакуация всех поселений, начиная от зоны вторжения до окрестностей энергостанции. – Он отдавал распоряжения своим заместителям, демонстрируя непонятную смесь нервозности и выдержки. – Отделению, оставленному Ковальским для прикрытия поселка, – отступать. Мы должны затянуть их в глубь нашей территории – это даст время основным силам выдвинуться из города, занять выгодные позиции и уничтожить противника.
Лес невнятно шумел кронами деревьев. Ночь давно превратилась в сумеречный танец теней – блики от охватившего весь холм и часть ельника пожара играли зловещими отсветами на неподвижно застывших средь соснового редколесья телах, ложились кровавыми пятнами на треснувшие забрала боевых шлемов, стыли алыми искрами на изгибах пустых магазинов и россыпях стреляных гильз.
Ковальский, которому очередная пуля пробила плечо, на минуту пришел в сознание, чувствуя, как непомерный груз давит на спину.
С трудом приподнявшись, он увидел, как мягко и безвольно перевернулось тело сержанта Бешкеева.
На нем не было крови, только аккуратная дырочка в центре бронированного забрала немо свидетельствовала, что Асман мертв.
Яростные, трескучие, раскатистые звуки боя доносились уже с окраины поселка.
Осмотревшись, Ян понял, что пролежал без сознания несколько часов, – небо у горизонта уже посерело, предвещая близкий рассвет.
Раны пылали болью, но кровь в них запеклась и уже не стекала на порыжевший мох.
Он сел, мучительно застонав.
Вспоров шов на разгрузке, Ковальский достал индивидуальную аптечку, сделал себе две инъекции и на минуту обессиленно затих.
Мысли кружили в голове, словно пожелтевшие, высохшие осенние листья.
Они погибли. Все. Все до одного. Ян не мог видеть своих ребят, не в его силах было сосчитать тела, но что-то внутри подсказывало – ты остался один, лейтенант. Один навсегда, невзирая на то, сколько людей будет находиться рядом с тобой через минуту, час, сутки…
Не клеймо, не самобичевание, не горький упрек – он сделал все, что в человеческих силах, просто ему не повезло… выпало остаться в живых.
Ян ошибался, думая о том, что более никогда не встретит людей, которые смогут стать ему столь же близки, как погибшие ребята из взвода. Ребята, которых он не смог сберечь.
Черная вязкая ненависть постепенно закипала в душе, и было непонятно, что сильнее действует на организм, – противошоковый и стимулирующий препараты или это народившееся чувство пустоты, среди которой нашел себе место лишь один позыв: убивать проклятых андроидов. Убивать, пока не кончатся силы, пока последняя капля крови не сорвется из потревоженных ран.
Все, что было прежде, скорчилось, почернело, потеряло статус памяти, вакуум сознания заполнил БОЙ, как новая точка отсчета, не жизни, но ненависти и горя.
* * *
Проснувшись, Мари почувствовала себя гораздо лучше.
Да, собственно, была ли она больна? Думать, что мнимая хворь рождена страхом, неприятно, но ведь действительной причиной ее пребывания в больничной палате являлся именно испуг.
Нет, я здорова. – С такой мыслью она решительно откинула казенную простынь, ступив босыми ногами на холодный пол.
Немного кружилась голова, от первых движений начало подташнивать, но дискомфортные ощущения быстро прошли – ее внимание отвлекли звуки, доносящиеся с улицы.
Мари насторожилась, тут же забыв о легком недомогании.
Толстое двойное стекло в пластиковой раме мелко вибрировало, передавая в помещение приглушенный аритмичный рокот. До сих пор ей не приходилось слышать ничего подобного, – если на улице работал некий механизм, то почему в его раскатистом урчании так много сплетающихся, не составляющих привычного ритма перестуков, то коротких, то длинных, перемежающихся с непонятными тугими ударами, от которых ощутимо вздрагивали стены и пол?
