И еще не кончилась третья передача, как мы приняли ответ Аллана: «Приказ адмирала получен. Всей душой с вами. С волнением ожидаем результатов прорыва».
— Можно взрывать звездолеты, — сказал я друзьям.
План уничтожения звездолетов был итогом холодной работы ума, а не плодом вольного желания. Только одну уступку мы сделали чувству — не было никаких внешних эффектов: ни шаров испепеляющего пламени, ни снопов убийственной радиации, ни разлетающихся газовых туманностей, ни потоков космических частиц…
Звездолеты, черные, почти невидимые, просто таяли, истекая пространством, сперва один, потом другой, — и а этом темном новосотворенном «ничто» мощно несся «Волопас», снова превращая его во «что-то» — шлейф горячей, быстро остывающей пыли тянулся за ним, как за кометой.
Чтоб скорей привести Камагина в себя, я приказал первым аннигилировать «Возничего», в нервах Петри я был уверен больше.
В командирском зале распоряжался один Осима, обсервационный зал был забит эвакуированными с гибнущих звездолетов. В салоне среди других сидели Ромеро, Петри и Камагин. Здесь обзор был хуже чем в обоих залах, но я пришел сюда, чтоб в эту трудную минуту не расставаться с капитанами. Петри кивнул мне головой, Камагин отвернулся. Я сел рядом с Камагиным и тронул его за локоть. Он повернул ко мне насупленное лицо.
— Как идет разрыв неевклидовости? — спросил я.
Он ответил холодно:
— Примерно в три раза слабее, чем нужно для успеха.
Ромеро показал рукой на экран:
— Флотилия врага закатывается в невидимость.
Я закрыл глаза, мысленно я видел картину совершающегося яснее, чем физически. Гигантская буря бушевала снаружи, особая буря, таких еще не знали ни на Земле, ни на планетах, ни под нашими родными звездами, ни даже здесь, среди враждебных светил Персея.
Вещество уничтожается и тут же заново создается, гигантские объемы нарождающегося аморфного пространства — мы неистово сейчас несемся в нем — мгновенно приобретают структуру, губительную для нас метрику, а мы все снова и снова оттесняем эту организованную пустоту своей, неорганизованной, хаотичной, первобытно аморфной… Корабли врага исчезли, даже сверхсветовые локаторы не улавливают их — так жестко скручено пространство, в котором они движутся…
— Идите в командирский зал, Эли, — посоветовал Ромеро.
В последнее время он почти не называл меня по имени.
Вместе со мной поднялся Камагин.
В коридоре он остановил меня. Он пошатывался, словно отравленный. Пожалуй, это было единственным, в чем он не мог сравниваться с людьми нашей эпохи, — чувства, одолевавшие его, слишком бурно проявлялись. Он заговорил хрипло, быстро, страстно:
— Адмирал, я не хочу при всех оспаривать ваши решения. Нас в далекие наши времена приучали к дисциплине, вам попросту непонятной…
Я прервал его, чтоб не дать разыграться истерике:
— Вы исполнительный командир, я знаю. И претензий с этой стороны у меня к вам нет.
Он продолжал все громче:
— Я больше не могу, адмирал, вы обязаны меня понять… «Возничий» уничтожен, очень хорошо, но «Гончий Пес» еще существует, он еще может сражаться. Неужели вы не видите сами, что жертва напрасна? Нам не уйти из скопления, но мы ослабляем себя, мы сами ослабляем себя, поймите же, Эли!
Я взял его под руку, и мы вместе вошли в командирский зал.
— Поймите и вы меня. Три звездолета или один, конечный итог — гибель. А здесь хоть и неверный, но шанс. Нам не простят, если мы его не используем. Неужели вы не хотите испробовать все отпущенные нам возможности?
Его ответ был таков, что я перестал с ним спорить. Давно уже не существовало терминов «купить» и «продать».
— Сейчас я хочу лишь одного: подороже продать наши жизни!
Мы уселись рядом с молчаливым Осимой, я слышал в темноте, как тяжело дышит Камагин. Но вскоре забыл о нем. На экране, отчетливый, распадался последний обломок «Возничего». Я всматривался в тающий звездолет. Последний шанс, думал я, последний шанс! У меня путались мысли.
Голос Осимы резко разорвал тишину:
— «Возничий» прикончен начисто, адмирал! МУМ сообщает, что преодолено не больше четверти пути наружу. Ваше решение — продолжаем аннигиляцию?
Пока он говорил, я очнулся. Я угадывал неуверенность в вопросе Осимы. Среди растерянности, постепенно становившейся всеобщей, я обязан был сохранять спокойствие ума и духа.
— Да, конечно, теперь очередь «Гончего Пса». Не понимаю вашего вопроса, Осима.
Осима справлялся со своими чувствами лучше Камагина.
— МУМ рекомендует ускорить аннигиляцию второго звездолета. Последуем ее расчету?
— Расчеты МУМ не безошибочны, но иных у нас нет.
На этот раз вспышки избежать не удалось, багровый шар забесновался на месте взорванного звездолета, и мы устремились в центр взрыва. На стереоэкранах мира впоследствии, когда мы наконец вернулись из Персея, часто показывали картины аннигилирующегося темного шатуна, постепенный распад «Возничего», быстрое уничтожение «Гончего Пса». Каждый мог увидеть все то, что видели тогда наши глаза, пожалуй, даже с большими подробностями, мы ведь не способны были взглянуть на это зрелище повторно.
Но сомневаюсь, чтобы кому-нибудь удалось хотя бы отдаленно испытать чувство, с каким мы смотрели на тающее плазменное облачко, — это был не просто гибнущий крейсер, а последняя гибнущая надежда, единственный оставшийся нам шанс на свободу. Шансов больше не оставалось, надежд не было.
— Все, адмирал! — спокойно сказал Осима. — Прорвать барьер неевклидовости не удалось.
Мы долго молчали, покоясь в командирских креслах, командовать было нечем и незачем. На экране, замутненном взрывом «Гончего Пса», постепенно высветлялось пространство. Сперва блеснула Оранжевая, затем появились другие звезды, потом засверкали зеленые огоньки неприятельского флота.
— Противник идет на сближение, — сообщил Осима. — Ваши распоряжения, адмирал?
— Готовиться к бою, — сказал я и вышел из зала.
За дверью я остановился, в изнеможении прислонился к стене.
У входа в командирский зал люди не прогуливались, здесь можно было побыть одному. Я боялся лишь встретиться с Ромеро и Петри; с ними надо было обсуждать положение, я не был сейчас способен на это. Не мог я оставаться и с Осимой и Камагиным, я весь сжимался при взгляде на страдальческое лицо и враждебные глаза маленького космонавта. А мысль, что попадется Астр или Мэри, приводила меня в ужас, такая встреча была всего непереносимей. Я не мог быть ни с кем, перенапряжение последних дней вдруг сломило меня.
