Тигхи вдруг замолчал и выпрямился. Ма следила за ним глазами, не поворачивая головы.
– Не помню, чтобы я когда-либо видел деда таким растерянным и поникшим, – продолжал гнуть свое Тигхи. – Сдается мне, что они с Констаком были очень близкими друзьями, не так ли?
Ма по-прежнему хранила молчание. Единственной ее реакцией было слабое подрагивание ресниц.
– Должно быть, это ужасно – потерять человека, с которым ты по-настоящему близок. – Голос Тигхи отдавался у него в голове и звучал как-то неправильно. Но он не мог заставить себя замолчать. – В деревне я слышал, что о деде и Констаке ходят какие-то слухи, но раньше я об этом не знал.
Не успело последнее слово слететь с языка, как стало ясно, что говорить это не следовало ни в коем случае. Тигхи замолчал. Ему казалось, что он произнес какое-то заклинание, которое пробудит в ма худшее из ее неистовых состояний, такой взрыв исступленной ненависти, от которого содрогнутся стены их дома. Тигхи замер в нерешительности. Однако ма не тронулась с места. В выражении ее лица ничего не изменилось, если не считать едва заметно подрагивающих ноздрей. Тигхи затаил дыхание.
– Как бы то ни было, но мне кажется, что лучше будет, если я схожу на церемонию и послушаю проповедь деда, – проговорил он торопливо. – А ты пойдешь? Па там будет?
Рука ма поднялась ко рту, и кончики пальцев потрогали верхнюю губу.
– Пойду ли я? – спросила ма. Теперь она стояла прямо. – Пойду ли я на церемонию? Будет ли там твой па? А ты знаешь, где твой па? Ты знаешь, где он?
В ее словах безошибочно чувствовался нарастающий гнев. У Тигхи все опустилось. В конце концов ему удалось завести мать, и теперь ничего не оставалось, как только стоять и ждать, пока ее ярость не взорвется. У мальчика открылся рот, на лице застыло выражение беспредельного ужаса.
– Ты знаешь, где твой отец? Тебе сказать? Пока ты шляешься по деревне, как коза, потерявшаяся на утесе, твой па работает на высоких уступах. Ты уже забыл, что на днях мы потеряли козу – целую козу? Неужели ты стал таким эгоистом? Разве ты не понимаешь, что твоему па и мне теперь приходится делать лишнюю работу?
Ее голос обрел громкость, а рука сжалась в кулак. Однако Тигхи мог лишь стоять и наблюдать.
– Ты думаешь, что все такие же бездельники и лодыри, как ты? Ты так думаешь? У людей есть работа, которую им приходится выполнять – не у тебя, не у тебя, конечно, у настоящих людей. У таких людей, как твой па и я.
Теперь ма дрожала. Ее сотрясала нарастающая ярость. Руки, сжатые в кулаки, взметнулись вверх.
– Я просто ума не приложу, как могла вырастить такого эгоистичного мальчишку. Это же издевательство, форменное издевательство. Ты насмехаешься над своим дедом, который пришел сюда со слезами на глазах.
С этими словами она подалась вперед и резко выбросила вперед оба сжатых вместе кулака. Тигхи знал, что если увернется от удара, будет еще хуже, и лишь зажмурил глаза. Удар пришелся сбоку головы, и мальчик рухнул на пол. В таких случаях лучше оказаться в лежачем положении. Он свернулся калачиком, охватив голову руками и подтянув колени. Дело не в том, что такие побои причиняли Тигхи слишком сильную физическую боль – он уже вырос, – однако в ее гневе было нечто, пронзавшее насквозь, парализующее все эмоции. Именно это и было самым ужасным. Он не мог постичь, как такое возможно, но, с другой стороны, все понятно. Где-то глубоко в сознании все обретало смысл, и обретенный смысл имел в себе совершенство, так как в глубине сознания Тигхи был плохим, и его ма могла это разглядеть.
Она сняла со стены лопатку, представляющую собой отполированный и слегка изогнутый кусок дерева длиной в руку, которым па чертил узоры на засыхающей глиняной стене. Лопатка была из дерева и потому имела большую ценность, однако ма не задумывалась об этом. Она лупила сына со всей силой, на какую только была способна. В каком-то отдаленном уголке сознания Тигхи мелькнула мысль, что лопатка может сломаться. Что же тогда делать? Ему вовсе не хотелось, чтобы лопатка сломалась, потому что она стоила немалых денег. В то же время другая часть его мозга вывела логическое умозаключение, согласно которому в случае поломки лопатки ему пришлось бы объяснять своему па, при каких обстоятельствах это произошло. А это означало участие па в ритуале боли. Такого-поворота дел Тигхи не желал. Его бедра, грудь, голова, бока горели от ударов. А затем внезапно все кончилось.
Тигхи медленно поднял голову, выглянул из-под локтя и увидел, что ма сидит привалившись к стене. Ее грудь бурно вздымалась. Робко, словно она только что участвовала в какой-то недозволенной игре и ее поймали с поличным, ма посмотрела сыну в глаза. Тигхи распрямился и кое-как встал на ноги, и все то время, пока он совершал эти телодвижения, они не сводили друг с друга глаз. Такие происшествия служили своего рода узами, которые связывали мать и сына очень тесно. Однако он понимал, что сам вызвал вспышку ярости. Поэтому покорно опустил голову и, шаркая ногами, направился к двери. Лишь снова оказавшись снаружи, на выступе, Тигхи перестал ощущать на своей спине взгляд ма.
Тигхи бродил по деревне, греясь на солнце, и боль в его теле стала утихать, постепенно уходя куда-то вдаль. Она стала памятью, а память, сказал он себе, почти не делает различия между тем, что было вчера, и тем, что произошло десять лет назад. Когда Тигхи думал об этом подобным образом, ему становилось легче и спокойнее. Словно ничего ужасного и не происходило. Или возможно, случилось с кем-то еще.
Светило солнце; Тигхи разглядывал лица прохожих, шедших ему навстречу, и этого было достаточно. Он сел и некоторое время смотрел на небо: неужели вся его теория насчет существования другой стены, настоящей, чистой, голубовато-серой стены там, в окутанной маревом дали, – тоже своего рода ересь? Интересно, что сказал бы его дед, если бы он поведал ему о ней? Тигхи зажмурился изо всех сил, стараясь придать своему зрению как можно большую разрешающую способность, дабы этот далекий артефакт приобрел конкретные очертания. Он даже надавил на глазные яблоки.
Затем мальчик легонько через одежду потрогал свои синяки и ссадины. Еще одной деталью больше на ландшафте его тела. Тигхи сделал три глубоких, медленных вдоха. Теперь он и в самом деле почувствовал себя лучше.
Через некоторое время мальчик отправился назад. На рыночном выступе уже собиралась толпа. До начала церемонии оставались считанные минуты. Оба младших проповедника стояли наготове у погребального костра; в их позах было нечто неестественное, застывшее. Тигхи заметил, что владельцы лавок, располагавшихся в нишах внутри стены, вышли наружу вместе с последними посетителями и заперли двери. Группками по два-три человека они засеменили в сторону погребального костра. Один за другим люди поднимались по главной лестнице в дальнем конце улицы. Сначала показывалась голова, из нее вырастало туловище с руками и ногами, а затем появлялась новая голова. Снизу задул сильный бриз, и стало прохладнее. Солнце находилось уже над ними, насыщая темнотой дверные проемы и укромные местечки.
