— А получить можно все, — добавил Влад. — Они могли бы жить, как мы.
Они склонились над своими чашками кофе. В комнате было тусклое освещение. Сосновую мебель покрывала темная патина; пятна, зарубки, мелкие частицы, втертые в поверхность… Все напоминало одну из тех давних ночей, когда они были единственными в этом мире, когда несколько человек засиживались допоздна, дольше других, и разговаривали. Только сейчас Фрэнк, щурясь и оглядываясь вокруг, видел усталость на лицах друзей, седые волосы, морщинистые старые лица. С тех пор прошло время, их раскидало по планете, они перемещались, как он, или скрывались, как Хироко, или были мертвы, как Джон. Отсутствие Джона вдруг показалось таким ощутимым и тягостным, будто кратер, на краю которого они угрюмо ютились, пытаясь согреть руки. Фрэнк содрогнулся.
Позже Влад и Урсула ушли спать. Фрэнк посмотрел на Джанет, почувствовав себя обездвиженным, как иногда у него случалось на исходе дня, неспособным пошевелиться когда-либо вообще.
— Где сейчас Майя? — спросил он, чтобы Джанет задержалась еще немного. Она дружила с Майей, когда они жили в Элладе.
— Да она здесь, в Берроузе, — ответила она. — Разве ты не знал?
— Нет.
— Она живет в старых комнатах Саманты. Может, избегает тебя.
— Что?
— Она сильно злится на тебя.
— Злится на меня?
— Конечно. — Она глянула на него через тусклую, наполненную тихим гулом комнату. — Тебе стоило бы это знать.
Все еще раздумывая, насколько открытым нужно быть с ней, он произнес:
— Нет! С чего бы это ей злиться?
— О, Фрэнк, — ответила она и подалась вперед на своем кресле. — Хватит вести себя так, словно у тебя что-то застряло в заднице! Мы знаем тебя, мы тоже были там и сами все видели! — Когда он откинулся назад, она придвинулась еще ближе и тихо сказала: — Тебе стоит знать, что Майя тебя любит. И всегда любила.
— Меня? — слабо спросил он. — Она же Джона любила.
— Да, конечно. Но с Джоном было слишком легко. Он любил ее в ответ, и это было очаровательно. Но для Майи это не годилось, ей нужно было что-то посложнее. И как раз так было с тобой.
Он покачал головой.
— Что-то не верится.
Джанет усмехнулась ему.
— Я знаю, что права, она сама мне это сказала! С самой конференции, когда подписали договор, она на тебя сердилась, а когда ее что-то злит, она всегда об этом рассказывает.
— Но почему она сердится?
Да потому что ты отверг ее! Отверг после того, как годами преследовал, а она к этому привыкла, ей это нравилось. Это было романтично — то твое упорство. Она принимала это как данность, но любила тебя за это. А теперь Джона нет, и у нее наконец появилась возможность сказать тебе «да», а ты выгнал ее прочь. Она была в ярости! И уже долго не может утихомирить свой гнев.
— Это… — Фрэнк пытался овладеть собой. — Это не так, все произошло не так.
Джанет встала, чтобы уйти, и, когда проходила мимо, погладила его по голове.
— Тогда тебе, может быть, стоит поговорить об этом с ней. — И она вышла.
Он еще долго просидел на месте, ошарашенный, изучая блестящую поверхность ручки своего кресла. Собраться с мыслями ему было трудно. В конце концов он, оставив попытки, ушел спать.
Спал он плохо, а под конец долгой ночи ему в очередной раз приснился Джон. Они вращались под действием марсианской гравитации в длинных и просторных отсеках космической станции. Шел 2010 год, и они были в своей шестинедельной экспедиции, молодые и сильные. Джон восклицал:
— Я прямо как Супермен! Вот это гравитация! Прямо как Супермен! — Он наворачивал круги по коридорам станции. — На Марсе все будет по-другому, Фрэнк. Все!
— Нет. Каждый шаг был как последний элемент в тройном прыжке. Прыг, прыг, прыг, прыг.
— Да! Все, что нужно, — это научиться бежать достаточно быстро.
Идеальная интерференционная картина из точек-облаков венчала западное побережье Мадагаскара. А солнце заливало бронзой океан.
Отсюда все смотрелось так превосходно.
— Подойди чуть ближе — и увидишь слишком много, — пробормотал Фрэнк.
— Или мало.
Было холодно, и они спорили из-за температуры. Джон вырос в Миннесоте и в детстве спал с открытым окном. А Фрэнка пробирала дрожь, он натягивал одеяло на плечи, но ноги превращались в лед. Они сыграли в шахматы, и Фрэнк победил.
— Глупость какая, — сказал Джон.
— Что ты имеешь в виду?
— Игры ничего не значат.
— Уверен? Иногда сама жизнь кажется мне какой-то игрой.
Джон отрицательно покачал головой.
— В играх уже есть правила, а в жизни они постоянно меняются. Ты можешь пойти слоном сюда и поставить мат королю противника, а он может увернуться и шепнуть твоему слону что-то на ухо, и тот перейдет на его сторону и будет ходить, как ладья. И тогда тебе трындец.
Фрэнк кивнул. Он сам научил этому Джона.
Все смешалось в кучу — обеды, шахматы, разговоры, виды крутящейся Земли. Казалось, это была единственная жизнь, что он только ею и жил. Голоса из Хьюстона походили на механические, все их проблемы представлялись нелепыми. Сама планета была невероятно прекрасной, покрытая сложными узорами из очертаний облаков и земли.
— Я не хочу опускаться туда обратно. Ну это же чуть ли не лучше, чем будет на Марсе, тебе так не кажется?
— Нет.
Свернувшись калачиком и дрожа, он слушал, как Джон лопотал о своем отрочестве. Девочки, спорт, мечты о космосе. Фрэнк отвечал рассказами о Вашингтоне, учении Макиавелли, пока не понял, что Джон и так уже много почерпнул. Как-никак, дружба есть дипломатия иными средствами. Но затем всплыли смутные воспоминания… беседы, нерешительность, дрожь, рассказ об отце, о возвращениях домой из бара в Джексонвилле, о Присцилле и ее светлых волосах, ее модельной внешности. О том, как это было ему безразлично, о браке ради резюме, ради того, чтобы выглядеть нормальным перед мозгоправами. И в этом не было его вины. Ведь он был брошен. Предан.
— Звучит хреново. Неудивительно, что ты считаешь людей такими говнюками.
Фрэнк махнул рукой на их большой голубой шар, дававший им свет.
— Но они такие и есть, — он указал на Африканский Рог[78]. — Вспомни, что случилось там.
— Это уже история, Фрэнк. Мы можем быть лучше этого.
— Разве? Думаешь?
— Подожди, и сам увидишь.
Он проснулся — желудок завязан узлом, по всему телу выступил пот. Он встал, принял душ и помнил теперь лишь единственный кусочек сна — как Джон говорил: «Подожди, и сам увидишь». Но его желудок как будто стал деревянным.
После завтрака он положил вилку на стол и погрузился в раздумья. Весь тот день он чувствовал себя отрешенным, не понимал, где находится — во сне или наяву, каждый раз задумываясь, как другим удается это различать. Разве жизнь не была во всех отношениях похожа на сон? Жизнь, где все было таким причудливым и олицетворяло собой нечто другое? Тем вечером он отправился искать Майю, чувствуя себя беспомощным, не в силах противостоять своему влечению. Он все решил еще прошлой ночью, когда Джанет сказала: «Тебе стоит знать, что Майя тебя любит». Он свернул за угол к общим столовым — и она была там, запрокинула голову, звонко смеясь. Исполненная жизни Майя, ее волосы, некогда совершенно черные, теперь были совсем белыми. Она не сводила глаз со своего спутника — темноволосого привлекательного мужчины лет пятидесяти на вид, улыбающегося ей. Майя положила руку ему на верхнюю часть предплечья из это был характерный жест, один из тех, которые она соотносила с близостью, он ничего не означал, но, по сути, служил знаком того, что этот мужчина не был ее любовником, а скорее тем, кого она как раз старалась обаять в данный момент. Возможно, они встретились всего несколько минут назад, хотя его взгляд показывал, что он знал ее несколько дольше.
