Рассудительность, сообразительность, умение думать обо всех и за всех — в этом весь Тайлер. Потому его и капитан оставил за старшего. Странный человек. С таки-ми Янис за свою жизнь ещё не сталкивался. Ведь они врагами после всего стать должны были, смертельными врагами. И Тайлер застрял здесь, на Гриффите, по моей вине, без документов, без индикатора. В армию загремел, рядовым — и это после Гвардии! С полудня да в полночь, как говорят по такому случаю гриффиты.
Он же убить меня должен был, сразу же и без разговоров, а он ни слова больше ни сказал, после того, как в карцере в одной камере отсидели… Забыли — зарыли, что ли?!
Он и мстить даже не пытался, ни разу не сделал ничего. И это всё было особенно странным для Яниса, он не раз в жизни видел, что и за меньшие проступки людей убивали, убивали без зазрения совести…
А этот же назад ещё вернулся, из плена выручать… Знал же прекрасно, на что шёл! Знал! Представлял себе! Так зачем тогда вернулся? Воспитание? Принципы, что-то ещё в том же духе — аж смех берёт!
Да какие к чёрту принципы, когда пристрелить могут в любой момент?! Пристре-лить! Они уже его пристрелили!.. Сволочи!.. Гады!.. Уроды!..
Янис заскрипел зубами от ярости, злости и отчаяния. Я ведь презирал его, смеялся над ним и ему подобными, потом вообще возненавидел. Дурак! А тебе ведь, идиоту, повезло познакомиться, предать и по собственной глупости потерять человека, на-стоящего человека, такого, о каких только в книжках пишут да по "ящику" показы-вают. Таких на Гриффите больше не встретишь, такие только ТАМ бывают…
Да, он мог бы стать тебе другом… Через столькое вместе прошли… Этот гвардеец единственный относился к тебе по-человечески, принял тебя таким, какой ты есть. Столько раз руку протягивал… А тебе всегда было наплевать на это, наплевать на него и его отношение к тебе. Ты всегда был сам по себе, один, и не замечал никого и не чувствовал ничего. Но когда остался один, по-настоящему один, — сейчас, сре-ди сионийцев, среди врагов! — понял, что значит настоящее одиночество, одино-чество среди людей, которым безразлична твоя судьба, которым нет до тебя дела!
Он мог бы стать твоим другом!
Никого и никогда не трогала твоя участь, никого не интересовало, что станется с тобой, останешься ли ты жить или умрёшь. А ему было до этого дело! Но ты сам отгородился от всех, оттолкнулся, спрятался, как делал это всегда, а потом и убил его своими действиями… подставил… своего так и не состоявшегося друга…
Неслыханная подлость!..
Дурак! Какой же я дурак!..
Как же жить теперь? После всего этого? Ты же только неприятности людям при-носишь, предаёшь всех, подводишь. Сначала капитан, теперь, вот, Тайлер на твоей совести… Те люди, чьей жалкой тенью тебе даже не быть никогда! Никогда!
Господи, неужели во мне проснулась совесть?! Что это? Боже, я ведь впервые обращаюсь к Тебе, обращаюсь с просьбой… Пошли мне мою смерть… Любую… Страшную, мучительную, я приму её достойно… Хотя бы так накажи меня за мою слепоту… За слепоту, за эгоизм, за то, что я такой — ущербный… бесчеловечный, порочный… Зачем мне жить? Зачем я вообще живу? Чтобы приносить страдания людям? Всем людям, с какими сталкиваюсь по жизни?..
Янис сидел неподвижно, даже не моргал, сидел, опустив голову, смотрел в пол, и думал. Думал, спрашивал себя же, кричал на себя, плакал в душе от злости на себя же и ненавидел себя же самого, презирал себя и жаждал смерти как единственного избавления, спасения то мук совести. Но внешне ничего этого не было заметно, ни одного движения, ни одного звука! Это заставило Ламберта невольно забеспокоить-ся, обернуться, окликнуть пленного:
— Эй, ты там не уснул часом?
Ниобианин медленно поднял голову, и Ламберта поразили его глаза. Пустые, не-подвижные, как у людей, приготовившихся к скорой смерти, знающих о её прибли-жении, ждущих её, и разом потерявших желание продолжать борьбу за жизнь. Не-приятный взгляд! До озноба! До холода в груди. Но Ламберт выдержал его, все силы и выдержку собрав…
…Капитан и этот, второй, долго говорили о чём-то, почти спорили, но Янис не слышал ни слова. Как же ничтожна казалась ему его прожитая жизнь!
Чем жил? Чему радовался? Что двигало его вперёд? Одни животные потребности и мелкие страстишки! Добыть денег на еду и питьё, найти ночлег на ближайшую ночь, поиграть в игровом зале, посмотреть какое-нибудь шоу по видеофону, — но всё это при условии, что останутся деньги. И всё! Каждый день! Каждый год!
Начинаешь вспоминать, и вспомнить нечего! Одни суды, следственные камеры, следователи и адвокаты, прокурор, свирепо сверкающий глазами при очередной встрече, угрожающий пожизненным заключением. А потом тюрьма, лагерь, каме-ры… Тоска, смертная тоска, никому и даже себе неинтересная… А ведь раньше ты гордился таким образом жизни, свободой, вернее, иллюзией свободы…
Таких никчёмных, бесполезных и даже опасных людей когда-то, в своё время, высылали на Сиону. Общество в целях безопасности избавлялось от подобного мусора, человеческого мусора — и было право. Не отстреливать же их, как это дела-ли во время Кризиса с бродячими собаками? Хотя, кто ты есть? Ты и есть бродячая собака, опасная, вызывающая лишь страх и опасение у обывателя за себя и своё добро. В таких кидают камнями и бьют палками… Ты жить не имеешь права! Не имеешь!
…Одно слово, проскользнувшее в разговоре, против воли привлекло внимание: "Триаксид"! Янис аж дёрнулся. Нет, только не это! Лучше самая страшная смерть, чем такая жизнь! Жизнь после "Триаксида"! Нет! Никогда!
А офицер этот, второй, поднялся из-за стола, вышел на середину комнаты, потоп-тался туда-сюда, будто разминался после долгого сидения. Янис из-под опущенных ресниц, из-под спадающих на лоб спутанных волос следил, как осторожное и вни-мательное животное, за каждым движением сионийца.
"Триаксид", значит! — Подумал с какой-то мстительностью, с нехорошей усмеш-кой на губах, — Так вот почему вы меня оставили! Целый день нам обоим нервы тре-пали, а вы, оказывается, выбирали, кого лучше колоть, кто из нас двоих знает боль-ше… Кто-то из вас, выходит, в Разведке состоит! Так просто вам бы никто эту нар-коту не доверил. Кто из вас в Отделе прописан? Капитан? Нет! Это солдат, он таких методов не приемлет, он лучше кулаком в зубы, или ботинками по почкам. Значит, этот, с повадками адвоката… Он, выходит, всем здесь заправляет…"
А Ли уже отвернулся, встал к Янису спиной, подтянул к себе через стол раскры-тую папку, принялся копаться в ней, не глядя на пленного. На него вообще никто не глядел, его воспринимали как часть мебели, уже решённый вопрос, и даже капитан не замечал этой настороженности и напряжения в подобравшейся фигуре ниобиа-нина.
