Глория остановилась, прищурила глаза, тихо приблизилась к нему и неожиданно резко сказала:
— Вы подошли очень тихо. Должно быть, сделали круг и пришли с запада?
— Нет, — осторожно сказал он, — с востока.
Она, казалось, подумала о чем-то и изучающе посмотрела на него. Сжав губы, поморщилась, так как у нее был синяк, причинявший ей боль. Потом спросила:
— И что вы обнаружили? Нашли ли какое-нибудь…
Она замолкла. Видимо, только тут она поняла, что у нее на губе синяк. Дотронувшись до больного места, она вдруг догадалась. Но прежде чем она успела произнести хоть слово, он сказал:
— Да, совершенно верно.
Она неподвижно смотрела на него, сдерживая гнев. Наконец, чуть-чуть расслабившись, холодно произнесла:
— Если вы позволите себе сделать подобное еще хоть раз, я буду считать себя вправе застрелить вас.
Молтби без улыбки покачал головой.
— И проведете остаток жизни в полном одиночестве. Вы же сойдете с ума. — Тут же он понял, что она в таком гневе, что обычная логика вряд ли подействует на нее. Быстро улыбнувшись, он добавил: — Кроме того, вам пришлось бы стрелять мне в спину. Не сомневаюсь, вы сделали бы подобное по долгу службы, но никогда — по причинам личного характера.
К его удивлению, на глазах Глории появились слезы. Это были, конечно, слезы злости, но слезы-то были настоящие. Она быстро шагнула к нему и влепила ему пощечину.
— Ты, робот! — Она разрыдалась.
Он смотрел на нее с сочувствием, затем рассмеялся и сказал язвительно:
— Если память мне не изменяет, леди, сказавшая это, — та самая женщина, которая обратилась по радио с громким посланием к планетам Пятидесяти Солнц. В нем она поклялась, что за пятнадцать тысяч лет земляне забыли о предрассудках в отношении роботов. Возможно, — добавил он, — при ближайшем рассмотрении проблема оказалась более сложной?
Ответа не последовало. Благородная Глория Сессилия промчалась мимо него и исчезла внутри корабля. Через несколько минут она вновь появилась, и Молтби заметил, что следы слез исчезли.
— Что же ты обнаружил во время обхода? Я откладывала вызов корабля до твоего возвращения, — спокойно произнесла она.
— Я думал, они просили тебя выйти на связь в 010 часов.
Женщина пожала плечами. В голосе ее прозвучала нотка высокомерия:
— Они принимают мои вызовы, когда я выхожу в эфир. Ты обнаружил признаки разумной жизни?
Он пожалел ее: не каждому человеку доводится испытать столько потрясений, сколько их пришлось на долю Первого капитана и сколько, возможно, еще придется испытать. Он сказал:
— В долине в основном болота и джунгли, очень старые. Хотя некоторые деревья громадные, на срезах почему-то не видно колец роста… Попалось несколько странных зверей и четвероногое создание с двумя руками, которое наблюдало за мной издали. Где-то поблизости должна быть деревня. Мне пришла мысль: разобрать корабль на части и перенести их на более твердую почву. Ну а ученым с корабля можно сказать следующее: “Мы находимся на планете солнца типа “Же”. Оно, вероятно, больше среднего желто-белого солнца и имеет большую температуру на поверхности. Больше и горячее потому, что, несмотря на его отдаленность от планеты, здесь достаточно тепла, чтобы в северном полушарии могли существовать субтропики. В полдень солнце было почти на севере, теперь оно поворачивается к югу. Ось склонения на глаз около сорока градусов, что означает возможность прихода холодов, хотя возраст и тип растений на планете не подтверждают это”.
Леди Лорр нахмурилась.
— Да, не много. Но, конечно, я только администратор.
— А я только метеоролог.
— Вот именно. Пошли. Вдруг мой астрофизик сможет извлечь что-то полезное из этого?
“Твой астрофизик!” — хотелось сказать Молтби, но он промолчал. Он вошел за ней в секцию корабля и закрыл за собой дверь.
Пока она усаживалась перед астровизором, он с усмешкой осмотрел внутренность главного капитанского мостика. Даже весьма внушительного вида пульт управления, занимавший целую стену, выглядел сейчас бутафорией. Вся машинерия, которая контролировалась отсюда, осталась далеко в космосе. Когда-то корабль господствовал во всем Облаке — теперь собственный пистолет Молтби был более эффективным оружием. Он почувствовал на себе взгляд Глории.
— Не понимаю, — сказала она, — они не отвечают. Молтби не смог удержаться от иронии:
— Может, у них есть действительно важная причина, чтобы ты вышла на связь именно в 010 часов.
Едва заметное подергивание щеки говорило о ее раздражении, однако она не произнесла ни слова.
— В конце концов, это не имеет значения, — холодно продолжал Молтби. — Они и так делают то, что нужно в подобных случаях. Все дело в том, чтобы не просмотреть малейшего шанса на спасение. Лично я думаю, что нас сможет спасти только чудо.
Казалось, она его не слышит. Нахмурив брови, она спросила:
— Как получилось, что мы никогда не слышали радиопередач Пятидесяти Солнц? Я давно собиралась спросить об этом. За десять лет в Облаке мы ни разу не поймали даже шороха от работы ваших радиостанций.
— Все передатчики работают на чрезвычайно сложной частоте, меняющейся каждую одну двадцатую секунды. Если бы ваши приборы отмечали щелчок каждые десять минут, и…
Голос из астровизора помешал ему закончить свою мысль: на экране появился исполняющий обязанности Первого капитана “Звездного роя” Рутгерс.
— О, наконец-то, капитан, — сказала женщина. — что произошло?
— Мы высаживаем наши силы на Кассидор VII, — последовал ответ. — Как вам известно, Устав требует, чтобы Первый капитан…
— Да, да, конечно. А сейчас вы располагаете временем?
— Нет. Я вырвался на минутку, чтобы узнать, все ли у вас в порядке, а теперь переключаю вас на капитана Планстона.
— Как проходит высадка?
— Отлично. Мы вступили в контакт с правительством. Похоже, они подали в отставку. К сожалению, мне надо идти. До свидания, моя леди.
Лицо исчезло с экрана, и он погас. Наверное, это было одно из самых коротких “приветствий”, которые кому-либо и когда-либо приходилось слышать. Но, погруженный в собственные мрачные мысли, Молтби едва обратил на это внимание.
Итак, все кончено! Хитрость, отчаянные уловки лидеров Пятидесяти Солнц, его собственная попытка уничтожить огромный военный корабль — все оказалось тщетным в борьбе с непобедимым противником. Какое-то время он переживал горечь поражения, потом вдруг подумал, что борьбы в его жизни больше не будет. Но и эта мысль не улучшила его настроения.
