– Я думаю, его убили свои, – сказал Фрайманн. – От товарища Кейнса поступил чёткий приказ брать живым. Никто из моих бойцов его бы не нарушил. Была малая вероятность, что его убьют при попытке сопротивления. Но он не сопротивлялся. Я осмотрел кабинет. У президента был револьвер, но он не брал его в руки. Он сидел за столом, застреленный в затылок. Это наёмники. Мои бойцы так не убивают.
Николас покачал головой.
– Николас, – сказал Эрвин с долей удивления, – зачем им это понадобилось?
– Чтобы выставить нас преступниками и дикарями, – ответил Реннард устало. – Мы собирались судить президента и правительство за измену Родине. Это было бы слишком цивилизованно для военной хунты с точки зрения Совета. Кстати, поэтому они и не стали присылать войска. Миротворцы Совета не могут подавлять народные выступления.
Эрвин кивнул. И вдруг изменился в лице. Мрачные глаза расширились, густые брови сошлись к переносице. «Он меня понял, – подумал Николас, – он понял».
– Миротворцы могут свергнуть диктатора, – тихо, утвердительно сказал Фрайманн.
– Да, – просто ответил Реннард.
Фрайманн резко выдохнул дым.
– Тогда чего они ждут? – сквозь зубы спросил он. – Прошло пять лет.
Николас закрыл глаза.
– Они ждут, когда люди устанут от изоляции, – медленно сказал он. – Когда окончательно выйдет из строя вся импортная техника. Когда недовольных станет больше, чем верных. Когда нас можно будет объявить военными преступниками и все согласятся… Но на самом деле они ничего не ждут, Эрвин. Они о нас забыли.
– Что? – изумлённо переспросил Фрайманн.
– У Совета Двенадцати Тысяч хватает проблем, – объяснил Николас. – А Циалеш даже не имеет представительства на Сердце Тысяч. Мы находимся в семнадцатой сфере мира, на краю ойкумены, и Совету на нас плевать. Нами интересуется Неккен, потому что Неккен вложил в нас деньги и потерял их. Нами интересуется Манта, потому что Манта интересуется всеми вообще. Но не Совет.
Фрайманн медленными движениями затушил сигару и откинулся на спинку кресла.
– Значит, Совет опасности не представляет.
– Нет. Больше того, у нас есть план. Доктор его разработал. Через несколько лет мы установим дипломатические отношения с Советом, Сердце Тысяч признает легитимность Народного правительства Циалеша. Здесь тревожиться не о чем.
– Да, – с уважением сказал Фрайманн. – Доктор…
«…великий человек, – мысленно докончил Николас и улыбнулся. – Циалешу повезло, что на нём родился такой человек, и вдвойне повезло, что он в дружбе с товарищем Кейнсом. Если бы Доктор на самом деле выступал против нас, – думал Николас, – мы давно сидели бы по тюрьмам. Или вообще сидели тихо на прежних местах, работали на Неккен, не помышляя ни о какой революции».
– На Доктора можно положиться, – кивнул Реннард.
У него мелькнула мысль, что Зондеру о них обо всех известно не меньше, чем Шукалевичу. «Зондер – специалист. Его всегда заботило то, что заботит меня сейчас, – подумал Николас, – наши уязвимые места. И он прикрывает нас по-своему. Когда он явится в следующий раз, если у него будет минута, я спрошу у него об Эрвине. За моими плечами только университетский курс психологии и опыт управленческой работы, а Доктор – он доктор. О неврозах он знает всё…»
Фрайманн молчал. За окном по-прежнему вспыхивали фейерверки, озаряя кабинет до самой двери. Вдалеке играла музыка, вне сомнения, живая. Певец фальшивил, голос его за день праздника сел, но в нём по-прежнему пылала страсть.
Николас заметил, что плечи Эрвина расслабились. Из позы его ушло напряжение, чёрные глаза словно подёрнулись дымкой. Он откинул голову на подголовник кресла и смотрел куда-то сквозь стену взглядом суровым, но умиротворённым. «Кажется, у меня получилось, – подумал Николас. – Ты успокоился, железяка. У меня всё-таки получилось».
От этой мысли он испытал невыразимое облегчение и успокоился наконец сам.
«Я собирался запрашивать личное дело Эрвина, – вдруг вспомнил Реннард. – Даже у Шукалевича хотел поинтересоваться семьёй товарища Фрайманна, а теперь собираюсь искать истину у Зондера. Это даже нелепо. Почему бы самого Эрвина не расспросить?»
– Эрвин, – спросил он, – а откуда вы родом?
На мгновение фейерверки померкли, возвратив ночи законный мрак, и Николасу показалось, что лицо Фрайманна помрачнело. Но ответ его прозвучал по-прежнему мирно:
– Издалека.
Николас улыбнулся;
– Мы все издалека в том или ином смысле. Циа – не Сердце Тысяч, тут хватает глухих углов. Я вырос в одном из таких. У него даже названия не было. На юге, в трёх сотнях километров от Лораны, есть городок Красные Пески. Он сам по себе захолустье, но там хотя бы есть школа и больница. Наша глушь ещё дальше. У моих родителей была ферма по добыче морепродуктов.
Он замолчал и смотрел на Эрвина с улыбкой, ожидая ответа.
Фрайманн отвёл глаза. Он нахмурился – едва заметно, но именно в этот момент его лицо ярко осветила заоконная голограмма, и Николас понял. «Я был прав, – подумал он, – это здесь. Эрвин, прости меня. Ещё чуть-чуть, железяка, и я замолкну, я не буду трогать твои больные места. Я спрошу у Доктора. Он знает, что с этим делать».
– Я не знаю своих родителей, – сказал Фрайманн. – Мне про них ничего не говорили. Я жил в патронатной семье. В Аргентуме, это на севере.
«Всё, – мысленно сказал ему Николас. – Тема закрыта, Эрвин. Я сейчас же об этом забуду».
– Север? – переспросил он. – Там, где высаживали зелёные леса?
Фрайманн кивнул.
– Они плохо прижились. В низинах уже повсюду красный цвет. Но кое-где на холмах остались рощи зелёного. Говорят, лет пятьдесят назад весь Аргентум был в зелени. Думали, дальше она пойдёт сама. Начнут терраформирование, солёность морей снизят. Но ничего не сделали.
– Я, признаться, всегда считал, что Циа не нужно терраформирование, – сказал Николас. – Я люблю его таким, какой он есть. С ядовитой солью, тайфунами и пустынями. А вы когда-нибудь были на юге? Там красиво.
– Во время Гражданской. Нам было не до красот.
Николас понимающе склонил голову.
…Так оно всё и шло в тот день – вернее, в ту ночь, медленно приближавшуюся к утру. Фрайманн закурил ещё одну сигару. Реннард больше ни словом не обмолвился о чьей бы то ни было родне. Они говорили сначала о Гражданской войне, потом о жизни в провинциях. Основательный сельскохозяйственный Юг совершенно не боялся изоляции, но и на подъём был тяжёл, нервный промышленный Север всеми силами поддержал Революцию, но очень страдал от отсутствия импорта, не только из-за износа оборудования, но и чисто психологически. Николас рассказал, что товарищ Лауфер, всепланетный сисадмин, предпочитает не замечать воровство мерцательного трафика, потому что связь с внешней сетью успокаивает народ. Разговор перешёл на внутреннюю безопасность и Стерлядь лично. Они обсудили детали операции, Фрайманн снова высказался по-солдатски прямо: он не мог понять, чего ради Народное правительство пошло на операцию «Стерлядь». Николас терпеливо объяснял. Потом как-то вышло, что он начал рассказывать про Доктора. Фрайманн Зондера очень уважал и слушал с острым интересом.
