Помпи наотрез отказалась ступить на подъемник, и пришлось взять ее на руки. По счастью, чабби, несмотря на свою толщину, весят немного. Устраивая Помпи на левой руке, Лем рассмотрел шар, в котором появлялся Чарт, и понял, что это «глаз» на передней стороне корабельного мозга, нечто вроде шишки, торчащей из черепа, словно из скорлупы. Его неровная прозрачная поверхность была составлена из чешуи видеоэкранов; доктор автоматически сосчитал — сорок на тридцать, — тысяча двести точек были установлены перед Чартом, создавая мозаичную, как у насекомых, картину мира.
Позади Чарта помещалась сетчатка «глаза» — панель четырехметровой высоты. С помощью этой панели Чарт мог ставить свои зрелища — голосом, касаниями, наведением тени или любыми другими способами, какие только мог придумать. «Палочки» и «колбочки» зрительных датчиков и датчики тактильные, звуковые, ощущающие температуру, а также — насколько было известно Лему — способные непосредственно улавливать импульсы человеческой нервной системы, покрывали всю панель. Они были тончайшие, тоньше ворсинок меха.
Над платформой, у которой остановился подъемник, высилась галерея. Там, облокотившись о перила, глядя на доктора сверху, стояла женщина с сальвадорским кречетом на запястье — прекрасным диким созданием в кроваво-красном, зеленом и сером оперении. На головке кречета был колпачок, он мешал птице, и она вздергивала крылья, так что путы на лапах позванивали бубенцами.
Как ни странно, голова женщины тоже была прикрыта колпачком-капюшоном; доктору приходилось слышать, что на некоторых планетах существует такой обычай.
За ним, на платформе рядом с подъемником, появилось мягкое кресло. Бесплотный голос Чарта пригласил гостя сесть, и он повиновался, успокаивая свою любимицу — чабби заметила птицу и принялась злобно повизгивать. Изображение Чарта на выгнутой стенке «глаза» превратилось в набор искривленных дуг, как будто все кости знаменитого режиссера стали мягкими, и тело обрело новую форму. Тем не менее было видно, что он худощав и одет просто — в синее пальто, не украшенное ничем, кроме золотой монограммы.
Лема не оставляло ощущение, что мозг его мечется внутри черепа, словно мышь в мышеловке. Чарт неспешно рассматривал доктора сквозь прозрачный шар, будто это был объектив микроскопа, а посетитель — любопытный препарат.
«Спросить его, кто наш общий друг? — думал доктор. — Нет, это мелочь. Есть только один важный вопрос, который я должен задать». Он наконец-то обрел голос и смог спросить:
— Что привело вас на Иан, господин Чарт?
— В основном вот это… — Чарт вытянул руку — на секунду она превратилась в устрашающе огромную дугу, вернулась, обрела нормальный вид и поднесла к стеклу прямоугольный предмет.
Доктор мгновенно узнал его и с изумлением спросил:
— Книга?!
— Вот именно. Думаю, вы ее знаете… хотя, может быть, не различаете заглавия… — Он повернул большой толстый том к Лему.
— Это же «Эпос Мутины» в переводе Марка Саймона! Чарт улыбнулся.
— Теперь странно видеть даже поэтические произведения в книжной форме, не правда ли? Мне объяснили, что творение Саймона опубликовали таким способом из-за малого спроса. Впрочем, я отвлекся. Итак, вы получили ответ на свой вопрос?
Лем словно бы слышал какой-то шум на краю сознания, похожий на гул горного обвала. Он сидел, поглаживая дрожащее тельце Помпи. Наконец спросил:
— Вы знакомы с автором?
— Нет еще. Собираюсь встретиться. Наверное, его можно найти — издатели, правда, говорили, что он живет не в колонии, а среди иан-цев. Это весьма помогло ему при переводе, я думаю. На мой непросвещенный взгляд — блистательная работа.
Лем растерянно покивал.
— Если Саймон и стал, э-э, аборигеном, — рассуждал Чарт, — он вряд ли настолько отдалился от нас, что откажется от встречи, а? Или все-таки откажется? Не напрасно ли я предпринял путешествие, как вы полагаете?
Доктору очень хотелось отереть лицо; он был покрыт потом, хотя температура здесь была вполне комфортная. Дело в том, что едва увидев книгу, он понял, что не он сам, а Марк был другом того друга, о котором говорил Чарт. Лем не видел Марка в толпе, стоящей у корабля, но нечего было сомневаться, что Шайели привела его сюда. Так что Чарт мог пригласить Саймона в корабль хоть сию секунду. Впрочем, молчать далее было уже неприлично, и он заставил себя ответить:
— По моему мнению, он будет в восторге, когда узнает, что вам понравился его труд. Все-таки вы преодолели десятки парсеков из-за литературного произведения…
— В чем и сознаюсь. — Чарт лукаво хихикнул.
— Однако…
— Доктор, не стоит говорить со мной обиняками, — неожиданно устало произнес хозяин. — Я здесь потому, что жив и нахожусь в добром здравии. Я побывал повсюду, совершил почти все, что хотел, и теперь ищу новую аудиторию.
Не просто горный обвал, подумал Лем. Всепланетное крушение… Расправил плечи, представляя себе, как потешно он выглядит рядом с величественной фигурой в прозрачном шаре: маленький, тощий, сжимающий пушистого зверька. Проговорил:
— Вам не следует искать ее здесь.
— Почему же?
— Потому что… Потому что я побывал на Хайраксе. А вы — когда вы там были? Шестьдесят лет назад?
— А, Хайракс… — мягко ответил Чарт. — Да, многие считают то выступление моим шедевром. Но понимаете ли, я не могу довольствоваться прежними заслугами. По мне, каждое новое свершение должно превосходить предыдущие.
— Пусть оно состоится где-нибудь еще, — настойчиво сказал доктор. — Вы приносите хаос на планеты, заселенные людьми, и мы не вправе рисковать благополучием чужой расы.
Лицо Чарта мгновенно стало жестким: глаза сузились, губы поджались.
— С каких пор планета Иан стала вашей собственностью? Я прибыл сюда не затем, чтобы вести дебаты с доктором Лемом или иным землянином. Я намерен поставить спектакль для ианцев, и дело касается только их.
Лем сидел очень тихо. Он знал, какое решение примут ианцы — Старейшина Кейдад уже говорил с ним, просил поддержки. Вопреки всему, вопреки всякой логике, не только ианская молодежь, восхищающаяся землянами, но и влиятельные, консервативные старцы хотели, чтобы Грегори Чарт устроил представление на их планете.
Возможно, грохот, который почудился Лему, все-таки не был всепланетным крушением. Только разрушением луны.
После долгого молчания Лем сказал:
— Значит, в конце концов вы не устояли перед соблазном сыграть роль бога, не так ли?
Сначала показалось, что ему удалось вывести Чарта из себя: тот подался вперед, к стенке шара; голова и плечи деформировались, снова стали огромными, лоб чудовищно распух, как у эмбриона, и навис над маленьким ротиком. Он сразу взял себя в руки, но Лем понял, что нащупал его слабое место, и решил при случае этим воспользоваться.
