- Так точно, слышу, господин офицер, - говорю в отчаянии, - а что ж мне-то делать, господин офицер?
Тут та баба, которая с ним, сержант-береговик, как его за рукав схватит:
- Барон, да быстрее, слышите?
Моторы ревут в небе, не наши моторы, народ по темной улице бежит, все орут, сирена воет, и тут он меня как тоже за рукав схватит:
- Да за мной же, ефрейтор! Ты что, окаменел или очумел?
Только побежали куда-то - бубух! бубух! - в порту ударило, и сразу видно - огонь до неба. И началась бомбежка, да еще и ПВО со всех перекрестков как вдарит!
Вот век я ему благодарен буду, спас он меня от верной гибели: рванул меня во двор, а там - в дворовое убежище. Баба его туда первая прыгает, потом беляка своего, мальчишку, он туда толкает, потом меня, очумевшего и обалдевшего - никогда я еще в городе под бомбежку не попадал; потом сам он прыгает и стал дверь задраивать ,а комендант нас толкает, толкает, с-старый хрыч, толкает бабу, с-сука, меня толкает (беляком брезгует, видно - на фронте не был), и орет:
- Здесь только для жильцов дома номер семьдесят, слышите? Покиньте убежище!
Тут барон дверь кончает задраивать да как заорет:
- Ма-а-алчать! Не р-рразговаривать, запасной сержант! Я - барон Рриоо! Под суд пойдете! Под тр-рибунал! Лично р-расстреляю!
Запасной сержант, перечница старая, струхнул, задний ход дает:
- Будете у двери стоять.
- Не волнуйтесь, - отвечает барон так надменно, как одни благородные говорят, - женщин и детей поднимать с места я не стану.
А смотрю я вглубь убежища - черные боги всем сонмом, что ж это делается! Женщины с детьми, девчонки, старухи... Мужиков - человек пять, два и те все инвалиды. Все сидят на нарах серые-пресерые, ведь сколько уж лет налетов не было, с первого вторжения, все уж, видно, забыть успели - что это за ужас, налеты то есть.
- Ну, - говорит барон, - ефрейтор, фамилия как?
- Ефрейтор Дал Ликва, - отвечаю.
И только я это сказал - боги всемогущие! Вот тут уж я решил, что настал конец окончательный, вернее, чем на фронте. Бомба во двор упала!
Все кругом как обрушится! Вой, визг, вопли, слезы. Свет погас, пылью цементной весь рот забило.
Голос барона - уверенный, властный, какой только у благородных бывает:
- Ти-х-хаа!
И ведь что значит - сила благородного чернокожего человека: затихли! Не то чтобы все и не то чтобы совсем, но, по крайней мере, бабы наши тыловые перестали сами себя воплями заводить.
- Где фонарь? - кричит барон, и тут я наконец вспоминаю, кто такой барон Рриоо: это же наш космолетчик, который последнюю атомную ракету сбил за Красной луной.
- Здесь, здесь фонарь, господин офицер, - отвечают ему женщины торопливо; где-то в клубах цементной пыли желтым конусом зажигается фонарь, и его передают барону. Он обводит лучом убежище: в проход рухнула балка, из-под нее торчат ноги. Это комендант, та самая тыловая крыса запасная, которая тут толкалась минуту назад. Напрочь его раздавило.
- Люди, ощупайте, спросите друг друга: раненые, убитые есть?
Тут плач и вопли почти совсем стихают, и выясняется, что, кроме коменданта, все живы, только многих ушибло штукатуркой, которая почти вся рухнула. Даже серьезно пораненных нет.
А мы четверо - господин барон, его баба (да нет, видно, она все же не баба, а вовсе дама, хоть и в форме береговухи), его белячок - белее белого со страху - и я - мы, оказывается, самые целые, потому как в проеме двери стояли.
Тут барон принимается командовать, и вот уже все успокоены, фонарь освещает потолок, а мы с ним отжимаем дверь, и он мне говорит:
- Ну что, ефрейтор, на разведку сходишь?
А его белячок, видно, застыдился, что струсил, и говорит:
- Господин барон, а мне можно?
А я ему говорю:
- Ну, пошли вдвоем.
И мы вылезаем. Темень там непроглядная: света нет нигде, но видно, что дом устоял, только стекла кое-где звенят - повышибало стекла, конечно. Глаза к темноте привыкли - вижу: за домом, где, помнится, сквер был - воронка. Вот оно куда бабахнуло!
Тут я суюсь в подворотню - на улицу, значит. Никого. В порту взрывы, пальба. На окраинах пальба. И слышу я, понимаешь, смаргудские пулеметы - больно звук характерный: не как у наших ручных - кы-гы-гы-гы-гы, а так вот - ча-ча-ча-ча-ча. Десант, значит!
Ах ты, бог ты мой Мамуба, покровитель солдат, думаю, надоуми!
И вижу - гонит по улице на велосипеде беляк-военсила. Посыльный, значит.
Я - своему белячку:
- Ну-кось, белый брат, перехвати его!
Белячок высовывается и как завопит:
- Цви гайр, бел шамоат, куцу хуну! - мол, по-ихнему, белый брат, стой сюда, что делается, скажи!
А белый, не тормозя, орет:
- На северной окраине и в порту - десант! Приказ командующего - всем на юг выходить! Понял? Всем на юг бечь!
Тут кидаемся мы назад в убежище, и не проходит и десяти минут, как толпа женщин, инвалидов и детей валит по улице в ту сторону, куда тот беляк уехал - на юг то есть. Впереди барон с автоматом коменданта, сзади я со своей пушкой.
Не знаю уж, как бы мы добежали и куда, да только попался нам пустой автобус. Рейсовый автобус, с номером. Написано: 6, Стадион "Медведей" - Ратуша.
Барон мне:
- Ефрейтор, посмотри!
Замети, значит, что у меня на петличках не только лопата, но и колесо.
Обегаю я автобус к левой передней дверце, а она открыта, стекло у ней выбито, и лежит на тротуаре водила - полголовы у него снесено. Это он, значит, дверь открыл, чтоб выпрыгнуть и в подворотню прятаться, да тут его осколком и шибануло. Прыгаю я за руль - ключи в замке, бензин, масло...
- Господин барон! - кричу. - На посадку всех!
Нахожу на щитке, где пассажирская дверь открывается, открываю. И господин барон со своей женщиной (ну, дамой, то есть) начинает всех этих тыловых наших страдальцев в автобус рассаживать. Набили мы полну коробочку: человек шестьдесят из убежища да по дороге еще которые пристали, ну и барон со своими.
Ух, я вам доложу, это была и гонка! Я по городу уже лет шесть не водил, да тем более - автобус, я ж на грузовике работал. Пару ларьков каких-то я все ж таки посносил, где поворачивать было неудобно. А как ближе к южной окраине - тут, понятное дело, новая напасть: все дороги забиты - автобусы, грузовики, даже легковушки. Не одни ж мы из города рвемся! Ну, вспомнил я, как на сортировочную контейнеры с моторного завода возил - поехали вдоль железной дороги, по ухабам тряслись, потом между пакгаузов пробирались, мимо забора аэропорта... И вот, наконец, выскакиваем мы на Сороковое шоссе, направление - горы, встраиваюсь я в поток, да и катим мы себе прочь из Шенаины.
Повезло.
Едем мы часа полтора: шоссе-то кругом идет. Напрямую от южной окраины, от аэропорта, тут километров двадцать всего, а по шоссе - больше семидесяти. Полночь уже. Река скоро, а за ней - Особый горный район. Туда смаргудские не сунутся.
