– Закусил бы, – участливо предложил Хикки, пододвинув ему коробку с конфетами.
– Отстань… Я вас поздравляю, джентльмены: главкомом ВКС назначен маршал Гласс.
– О, – сказал Лоссберг, и в салоне повисла тяжелая тишина.
Маршала Гласса они все знали очень хорошо. Махровый армейский дуб, девяностолетний трезвенник и резонер, он превратил Генштаб в совершенно закосневшую структуру, способную лишь на создание бесчисленного количества циркуляров и инструкций, которые поражали своим идиотизмом даже старых, кадровых дуроломов. Гласе же, беспрестанно интригуя, добился отставки большинства грамотных молодых маршалов, засадив Генеральный Штаб ВКС порослью таких же, как и он сам, желчных маразматиков. Носить эполеты они еще могли, но вот разбираться в стремительно меняющейся обстановке последних предвоенных лет – уже никак.
– Для нас это меняет очень многое, – промычал Этерлен. – Ты понимаешь?
Хикки понимал. Теперь уже не Флот будет выполнять директивы СБ, а скорее наоборот. Раз на “троне” расселся Гласе, значит, флотскую разведку возглавят его приятели с палочками, извлеченные из небытия полузаброшенных гарнизонов, где они сидели, как старые грибы, в ожидании своего срока. Энергичное поколение сорока–пятидесятилетних немедленно отправят в отставку, а на их место сунут столетних старцев, с которыми нынешний главком когда-то начинал службу. Вся эта публика терпеть не может “умников в черном”, имеющих привычку совать нос в каждую дырку, и, естественно, благодаря им сорвутся десятки наработок, на которые были потрачены годы.
– Дед приказал предельно ускорить исполнение проекта “Ковчег”, – глухо сказал Этерлен. – А мы с тобой – его часть. Нам во что бы то ни стало нужно догнать Каспарчика и убедить его прекратить шутки с мочиловом конвойных королей. Иначе – крышка. Иначе мы уже никого ни в чем не убедим. Сэмми, ты уверен, что мы успеем вовремя?
– Вы какую академию заканчивали, ваша милость? – желчно осведомился Кришталь.
– СБ, отделение внутренней разведки. А в университете защитился по общественным наукам.
– Вот и занимайтесь своими общественными науками. А я заканчивал штурманский факультет и поэтому умею считать два плюс два… Надеюсь, завтрашний день пройдет без особых сюрпризов: у меня день рождения.
***
Проснувшись, Хикки с Этерленом застали на пятидесятой палубе любопытную картину. Весь свободный от вахты экипаж был построен посреди широкого светлого коридора. На правом фланге ухмылялись старшие офицеры, там же скалился и Лоссберг, сменивший халат на темно-синий повседневный мундир, а перед строем, вытянувшись в струнку, торчал Кришталь, весь в белом сиянии парадно-строевой формы. В сверкающей коже его ботфорт отражались желтоватые потолочные плафоны. На боку полковника Хикки с некоторым удивлением разглядел длинный наградной меч с роскошной гардой. Экипаж трижды прокричал поздравление, Кришталь поклонился и лающе приказал офицерам развести народ по местам.
В белом он выглядел непривычно строго и даже, наверное, сурово. Хикки ожидал увидеть именинника опухшим с похмелья, однако Кришталь был свеж и подтянут сказывалось время, проведенное в компании Лоссберга. Его рыжие волосы свободно лежали на плечах свешиваясь на спину и грудь, под левым карманом мокро поблескивал алым лаком Рыцарский Крест, и Хикки вдруг поймал себя на мысли, что за последние годы Сэмми изменился до неузнаваемости. Внешне он, наверное, остался почти тем же смешливым мальчишкой но вот в глазах появилась наконец сизая сталь настоящего аса, заработавшего свои кресты не в штабных коридорах, а в десятках яростных атак.
– Наши поздравления, полковник, – поклонился Этерлен, подходя к имениннику. – Сколько ж это вам?..
– Двадцать девять, – вздохнул Кришталь. – Не много и не мало. Вы уже завтракали? Идемте в салон.
Корабельное время “Циклопа” не совпадало с временем Портленда, по которому жил Хикки, и ему пришлось лечь спать на несколько часов позже, чем обычно, – подскакивать задолго до завтрака Хикки не хотелось, – зато он не отказал себе в удовольствии выспаться как следует и, как ни странно, спалось ему гораздо лучше, чем дома. Кришталь поселил их в роскошных резервных “люксах” рядом с собственными апартаментами и в двух шагах от каюты Лоссберга. Здесь, в окружении металла и пластика, среди едва ощутимой вибрации громадных механизмов корабля, Хикки наконец почувствовал себя в покое и безопасности. С детства болтавшийся в космосе на тренажах, он давно привык к мысли, что надежнее боевого звездолета может быть только могила.
За столом Лоссберг содрал с себя китель, швырнул его вместе с ремнями на диван и тщательно обнюхал приготовленные на завтрак яства. Нос его шевелился, как у любопытной мыши.
– Так, – сказал он, закатывая рукава форменной сорочки, на которой слабо посверкивали смешные маленькие погончики с одним большим крестом. – Вот мы и дожили до пережаренной утки. Сколько можно повторять, что за автоматикой все-таки надо следить, а то она нам нажарит! Эти идиоты, – вздохнул Лоссберг, – напоминают мою почтеннейшую супругу, чтоб ее вынесло сквозь дюзы: она тоже считает, что думать головой вредно… Что бы ни делать, лишь бы не думать. А то волосы выпадут – вот как у нашего именинника.
– Мог бы и заткнуться, – отвернулся Кришталь.
Завтрак постепенно перетек в философскую беседу, солировал в которой Лоссберг: небольшая порция рома привела его в хорошее настроение. Мало-помалу салон заполнялся сигарным дымом – слабо шипящие вентиляторы упрямо гнали его прочь, но не справлялись со своей работой. Кришталь вдруг поглядел на свой хронометр и встал из-за стола.
– Радарной смене – боевая тревога, приказал он.
– Сколько нам осталось? – спросил Хикки.
– Немного… уже немного. Скоро мы его увидим.
– Не пей больше, – вдруг посоветовал Лоссберг.
Кришталь посмотрел на него с тревожным прищуром, но бокал все-таки отставил. Лоссберг прихлопнул ладонью толстенный том малопонятных для землянина поучений настоятеля Яара:
– Мудрость есть камень… Затащи его на вершину скалы, и ты узришь свою слепоту. Раскрой врата для тьмы, встань спиной к ветру и гляди, как он уносит прочь твою стрелу. Тогда ты, слепец, сможешь понять, что тропа всегда важнее вершины. Там – только ветер и черная пыль…
Этерлен поморщился. Чтение древних росских мистиков и философов казалось ему одной из граней шизофрении. Университетские профессора, украшенные почтенными седыми бородками, намертво вбили в него убежденность в том, что все эти выверты, древние более, чем легендарные пирамиды сгинувшего Египта, для человека вредны и непонятны. Этерлен никогда не верил во все эти ветры, энергетические колодцы и прочую чушь. Когда ему рассказывали о том, что некоторые росские асы, вышедшие из очень старых родов, способны распознавать намерения противника далеко за пределами радиуса систем обнаружения и целеуказания, он фыркал и пожимал плечами. Для него это все было бредом.
