Краснохолмская едва ли не впервые назвала капитана по имени и отчеству, и Каверин понял, что дело действительно серьезно.
— Мы возвращаемся, — кивнул он. — Вот только… все ли вернемся?
— Что вы хотите этим сказать?
— Шесть…пострадавших. Они остаются на планете? Супруги Ткаченко, супруги Бразгаускас, Иван Нестеренко, Тамара Крюк… Как быть с ними?
Женщина задержала дыхание, как перед прыжком в бездну. Она уже думала об этом.
— Никак, — в ее слове был приговор. — Мы не можем рисковать. По предварительным расчетам, максимальное время нахождения на планете без вреда для здоровья составляет шесть часов. Шесть, капитан! А эти… люди находятся там уже пятые сутки… не считая того срока, который они провели в лагере!
— То есть, — Каверин постарался осознать масштаб действий, — под угрозой жизни и здоровье всех, кто так или иначе пробыл на планете больше шести часов?.. В общей сложности или…
— Я понимаю ваше опасение, — кивнула Краснохолмская. — И не могу сказать ничего определенного. И вы, и я — мы оба выходили из корабля и оставались там, под лучами светила, несколько часов. Но, поскольку мы с вами оба пока еще здоровы, думаю, что для облучения находиться на планете нужно минимум шесть часов непрерывного времени… если вы понимаете, про что я!
— Понимаю, — кивнул мужчина. — Значит, старт?
— И как можно скорее! Практически — сейчас… если мы хотим спасти хоть кого-нибудь.
— Ступайте, Мария… Николаевна, — он тоже решил обратиться ко врачу по-простому, без чинов и званий. — Я… мне надо подумать.
Оставшись один, Каверин обхватил голову руками, пытаясь сосредоточиться на принятии непростого решения, но нарастающая головная боль не давала отвлечься. Он должен бросить на произвол судьбы шесть человек. Шесть членов экипажа. Да, они так и так должны были остаться на планете, основать колонию. Но одно дело — организовать быт, взять с собой «на побывку» оборудование, припасы, медикаменты, средства связи и ждать, что через несколько лет к ним прибудет подмога. И совсем другое — затерянные в диких лесах одиночки, больные, напуганные, нуждающиеся в помощи. Он просто обязан написать по возвращении рапорт и сдать дела. Пусть со степенью его вины разбирается суд.
«Нет, — пришла простая и ясная мысль. — Я не могу. Просто не имею права бросить этих людей. Они — люди. Они мои подчиненные. Я отвечаю за них и обязан попытаться спасти хоть кого-нибудь! Даже если это будет стоить мне здоровья!»
Помедлив, он включил внутреннюю связь, вызывая старшего помощника.
Женщина подняла голову, прислушалась, приоткрыв рот, чтобы заглушить даже сопение собственного носа. Так посторонние звуки не мешали прислушиваться.
Она ждала. Свернувшись калачиком в неглубокой норе под корнями выросшего на камнях дерева, прижавшись всем телом к прохладной земле, подтянув колени к животу, она ждала. Ее мужчина, защитник и кормилец, ушел за добычей, оставив ее лежать тут, в полутьме и тишине, прислушиваясь к шорохам внешнего враждебного мира. Она послушалась, хотя в глубине души что-то бунтовало против этого. Как-никак, она тоже имеет право принимать решения! Она — женщина, самодостаточное существо, равноправный партнер мужчины в…
Мысль споткнулась о незнакомое слово. «Партнер»… что это значит? Откуда всплыло это странное сочетание букв и звуков? И вообще, что оно означает? Вот «буква» — это что-то привычное, что-то чуть ли не из детства, которое сейчас вспоминалось смутно, как спокойное счастливое время, когда она ни о чем не заботилась и жила в семье под защитой родителей. Уже трудно вспомнить, что означает слово «буква», но она еще помнит, как учила их наизусть под присмотром старшей женщины… учила…учитель…училище… ученик… учеба…
Женщина лежала и вызывала в памяти слова, силясь представить, что они означали. Слов было много, но многие из них почему-то казались чужими, незнакомыми, как слова чужого языка. Тоже смешно. Разве язык может быть чужим? Он только свой. Тот, что во рту шевелится, когда она что-то говорит, жует или облизывает пересохшие губы. Или есть какой-то другой язык. Не ее собственный? Может быть, язык, который во рту у чужого человека? Ну да! Правильно! Ее собственный язык — ее, свой. Язык другого — чужой и потому не понятный.
Она тихо засмеялась собственному открытию, но смех тут же прервался стоном. Она была больна.
Чем она болела, женщина не знала. Просто ей было больно и порой от этой боли отказывало сознание. Она проваливалась в темноту беспамятства, приходя в себя ненадолго. Каждый раз эти провалы становились все короче, а периоды бодрствования — все дольше. И почти каждый раз рядом был мужчина. Он лежал рядом, обняв ее дрожащее тело. Или сидел поодаль, напряженно к чему-то прислушиваясь. Один раз она очнулась от того, что он ее куда-то тащит волоком, ухватив под мышки. Очнувшись, она попыталась встать и идти сама. Это его обрадовало. Он даже закричал что-то, и от этого неожиданно громкого крика она чуть было не лишилась чувств опять — вопли такой болью отозвались в голове…
Несколько раз, придя в себя, она замечала мужчину рядом с собой тоже без сознания. Он тоже метался, дрожал, стонал от боли и скрипел зубами. А потом его начинало корчить в судорогах. В такие минуты в ней просыпалась нежность, и женщина сама прижималась к нему, обнимая и пытаясь как-то утешить. Именно в такие минуты между ними возникала близость, которую они не хотели разрывать.
Звук. Шорох камней. Шелест веток. Шаги. Кто-то идет сюда.
Женщина подняла голову, напряглась, прислушиваясь.
Человек. Мужчина. Но… чужой. Она угадала это скорее инстинктом, не отдавая себе отчета. Приподнялась на локтях, настораживаясь. Кости еще ломило после вчерашнего приступа, но женщина чувствовала в себе достаточно сил, чтобы вступить в схватку с пришельцем. Зачем ей было надо драться с ним — она не знала.
За кустами показался сгорбленный силуэт. Человек шел, наклонившись вперед, опустив руки и голову. Это был не ее мужчина, и она поняла это прежде, чем он остановился и поднял голову. Под нахмуренными бровями блеснули глаза. Лицо, заросшее щетиной, потемневшее, покрытое заживающими струпьями, искаженное тревогой и болью, было знакомо. Это был мужчина из ее прошлого. Она его уже видела… много раз. Давно. Раньше. До того, как…
…до того, как погас свет.
Их взгляды встретились. Несколько секунд мужчина и женщина изучали лица друг друга, потом женщина приподнялась, а мужчина наоборот, покачнувшись, упал на колени, словно ноги отказались ему служить.
Ему было плохо. Хуже, чем ей. Он нуждался в помощи. Женщина поняла это каким-то глубинным инстинктом и выпрямилась, протягивая руку.
— Ыв… Ив… — она вспомнила имя, но отвыкшие от разговоров связки плохо слушались. — Ыв-ван…
— Бр…берх…кха-ха-ха…
Он закашлялся, упав на четвереньки и судорожно дергаясь всем телом.
— Пом-мог-хи…
Она бросилась к нему, обхватила руками поперек туловища и потащила в нору. Там, в темноте и прохладе, ему станет легче. Мужчина почти не помогал ей, только сучил ногами, и в норе почти сразу затих, доверчиво и как-то по-детски положив голову ей на плечо.
Женщина и тревожилась, и радовалась его появлению. Оно пробудило в ней Память. Женщина вспомнила свое имя — Берта — вспомнила, что этот мужчина из другой группы, но что это разделение ничего не значило. Групп было несколько, но они должны были через некоторое время сойтись вместе и жить одной большой группой. И вот они начали соединяться. Сейчас придет с охоты ее мужчина, принесет мясо. Их станет трое. Потом — четверо. А потом…
Так далеко она не загадывала.
— Капитан, вы не можете так поступить!
— Еще как могу! Идите на корабль, Ян. Это приказ!
Пилот Ян Макарский остановился на трапе, стискивая кулаки. Каверин дружески потрепал его по плечу.
— Так надо, Янек. Надо…
— Но… как же вы?
— Я…я отвечаю за свой экипаж. В том числе и за тебя. И я прошу… нет, приказываю — возвращайся на корабль. Под этим солнцем опасно находиться. Ты же слышал доклад врача об излучении.
