— …Вода земли — кровь тела — сок растения… — слова доходили как сквозь вату, обрывки фраз, и головокружение от неожиданной слабости. Джейк моргнул не-сколько раз с усилием, справился с этой слабостью, чётко различил окончание, — …От крови пришло, к крови и вернётся!
Он и согласиться не успел, а уже почувствовал прикосновение к губам и снова — горчащий вкус. Сильно захотелось утереться, невыносимо, до нервного зуда в ру-ках. Он ни о чём другом и думать не мог, лишь об этом.
Весь обряд начал тяготить. Раньше он хоть что-то понимал в происходящем, ви-дел какую-то логику, но теперь разнервничался. Применение незнакомого наркоти-ка, к которому у него не было искусственного иммунитета, рождало страх, желание отказаться от всего, и только нормы приличия и уважение удерживали на месте. В конце концов гриффитка вложила чашу Джейку в руки, заставила подняться, и, придерживая его за запястье, повела за собой к костру.
Он видел всё вокруг себя, как сквозь пелену тумана. Видел, как гриффитка сама, но его руками, вылила чашу во вспучившееся, вечно голодное пламя. Как со сторо-ны смотрел на то, как женщина тонким жертвенным ножом делает надрез по внут-ренней стороне его руки от локтя и до запястья. Боль совсем не ощущалась, только в памяти шевельнулись смутные воспоминания.
Первая ночь в казарме!
Слабое подобие этого ритуала, но суть та же: принять, ввести в круг "своих". Штучки Колина и его приспешников. Как в таких случаях говорил Крис: "Гриффи-тов эти дураки считают отсталыми дикарями, но сами при этом перенимают от них всё, что можно, вплоть до всех этих шуток с "посвящением в свои ряды".
Кровь пришельца сделала нечистым весь посёлок, и только эта же кровь могла очистить всех его жителей. Вот она! Тонкой живой струйкой стекающая вниз по ямочке полусогнутой ладони, пробирающаяся сквозь пальцы и с шипением падаю-щая в костёр, на искрящиеся жаром угли.
Джейк стоял до тех пор, пока его не отвели в сторону. Вокруг толпились люди. Гриффиты со всего посёлка. Каждый без спешки и суеты разжигал из жертвенного костра сухой мох в горшочках. В них лари́ны уносили в свои дома "чистый" и всё очищающий собой огонь, огонь, очищенный теперь божественной жертвой, полу-чивший силу и способность противостоять всем ночным нехорошим духам.
Джейк тупо смотрел на эту безмолвную, беззвучную очередь. Знакомые серьёз-ные, сосредоточенные лица.
Кайна?! Кайна?! Где Кайна?!!
С губ сорвался глухой отчаянный стон, сердце откликнулось болью. Стала воз-вращаться чувствительность и понимание происходящего. Джейк зажал пальцами порез на запястье, опустил голову. Всё, он сделал всё, что от него хотели. Вряд ли его удостоят теперь хоть взглядом. Но он ошибся. Дальше начался какой-то празд-ник, и его пригласили как почётного гостя, как равного себе.
А главное — потом был танец!
Кайна появилась совсем неожиданно.
Джейк даже не смотрел по сторонам, сидел, склонив голову, ни на кого не глядя, лишь краем уха улавливая негромкий рассказ Ариартиса. Что-то малопонятное, много незнакомых слов. Джейк слушал из уважения и молчал, не перебивая и не переспрашивая. Но, когда вокруг стало тихо, когда сердце забилось громче, пред-сказывая ЕЁ появление ещё раньше чем глаза, — Джейк вскинул голову, заметался взглядом — и наткнулся на неё.
Все они расселись полукругом, так, что каждый мог её видеть. Кайна стояла в самом центре. Прямая, стройная, с расправленными плечами, опущенными руками, поднятым подбородком и неподвижным взглядом. Встретив этот взгляд, Джейк чуть заметно улыбнулся, но девушка будто и не заметила этой улыбки. А ведь она предназначалась ей. Только ей!
Но Джейк не расстроился, он понял, что сейчас Кайна не принадлежит себе, она теперь лишь Та, Кто Исполняет Танец. Сама природа, в облике молодой прекрасной женщины, представшей перед немыми зрителями.
Кайна стояла, не шевелясь и даже не моргая, точно для того, чтоб её можно было рассмотреть всю, с головы до ног. И Джейк смотрел, смотрел жадно, никого больше не видя, кроме её одной, единственной. Это была та, но ожившая статуэтка, кото-рую он видел в доме Ариартиса.
Длинный, до косточек щиколоток кусок ткани, стянутый на боку в узел, цветы двумя гирляндами на груди. И не поймёшь, есть ли там, под ними, ещё что-нибудь из одежды. Венок из белейших крошечных орхидей на темноволосой голове, осо-бенно ярких в контрасте.
Статуэтка! Один к одному! И даже то ощущение замершего готовящегося движения, — оно тоже было здесь. "А дальше? Что будет дальше вслед за этой не-подвижностью?" — Вопрос готов был сорваться с губ.
Напряжённая тишина нарастала. Казалось, в мире не было больше ничего, кроме освещённого кострами круга, тонкой, затвердевшей, как та ямса, фигурки и блед-ных лиц, глядящих на неё. Лес умер, умерла ночь, и только здесь осталось ещё при-сутствие жизни.
От этого ощущения почему-то стало страшно, холод, как чьи-то пальцы, коснулся затылка, побежал по позвоночнику. В это мгновение Джейк уловил, скорее кожей почувствовал чуть слышимые ритмические удары. Откуда этот звук? Пошевелиться он боялся, только взглядом повёл: у всех сидящих гриффитов ладони рук лежали на земле, а на подушечках пальцев — пластинки из дерева. Несильное похлопывание по земле — и рождался звук. Низкий, идущий будто из-под земли, но от него веяло чем-то мистическим, чуждым всем прежним представлениям о музыке. Он то нарастал, как волна, и тогда ритм учащался, как нервная дрожь, то затихал до еле различимо-го шелеста.
Джейк смотрел вниз, на руки Ариартиса, и чуть не пропустил начало танца. А оно совпало с моментом, когда удары стихли до еле слышимого далёкого эха. Плавное — по-птичьи — движение выброшенной вперёд и вверх руки, украшенной по запястью перевитыми цветами. Раскрытая ладонь и разведённые пальцы в просящем, почти молитвенном жесте. Опять секундная неподвижность, а за ней — совсем неожидан-ная резкость в подьёме второй руки и — хлопок над головой. Громкий, неожиданный звук. Сопроводительные удары стали громче, накатили волной. Почувствовался свой особый ритм: две короткие, громкие волны, как два удара, за ними — три ко-ротких, раскатистых, а потом — пауза. Пауза во всём. Даже фигура в центре пло-щадки замирала.
Джейк смотрел не дыша с немым, восторженным стоном, застывшим на полуот-крытых пересохших губах. Смотрел на Кайну, ловил каждое, даже совсем незамет-ное её движение. Гибкая фигура, руки и пальцы, придающие законченность движе-ниям тела и неповторимую красоту. Он следил за руками, но успевал уловить даже взмах ресниц, движение подбородка, появляющуюся и исчезающую улыбку на гу-бах. Он сглатывал всухую всякий раз, когда разрез до самого узла на боку открывал взору каждого стройную ногу во всей её красе от ступни до пояса.
