— Тим, я хотел бы с тобой поговорить, — начал Костя.
— Не сейчас, — ответил за него Серж. — Мы тебя не за этим пригласили. Помалкивай и сиди смирно.
Тим и Серж начали сканирование. Глубокое. Вдвоем. Одновременно. Через минуту Костя схватился за голову свободной левой рукой и застонал. Из носа у него пошла кровь.
— Что это? — прошептал он.
— Помолчи! — прикрикнул Серж.
Операцию не прекратили. Спокойно и слаженно довели до конца менее чем за час. Только тогда Костю отпустила боль, и он смог поднять голову. Вся одежда и пол около него были закапаны кровью.
— Серж! Что вы со мной сделали?
— Ничего особенного. Глубокое сканирование.
— Сканирование?
— Да, сканирование обычно безболезненная операция. Но, если его проводят несколько Высших одновременно, причем глубоко, это может вызвать головную боль и носовые кровотечения. В данном случае это было совершенно необходимо.
— Зачем?
— Чтобы получить наиболее полную информацию.
— Я бы вам сам все рассказал.
— Очень хорошо. Расскажешь. Твой рассказ тоже представляет интерес, но не сможет заменить результатов сканирования.
— Не сейчас.
— Хорошо. У нас еще два дня.
Серж встал, подошел к Косте и бросил ему носовой платок.
— Спасибо, товаби.
— О чем ты хотел меня попросить?
— Можно, я поговорю с Тимом?
— Тим не хочет с тобой разговаривать.
— Гневается на меня?
— Высшие не гневаются.
— Ну, обижается.
— Высшие не обижаются.
— Тогда в чем дело?
— Ему неприятно с тобой общаться. Ты для него — свидетельство его ошибки.
— А-а. Жаль. Лучше бы он гневался. Я бы тогда попросил у него прощения. Подвел я его. Ну, не мог больше в клетке! А «свидетельству ошибки» что просить прощение! — и он выразительно пожал плечами.
Тим встал и вышел из комнаты.
— О чем ты хотел меня попросить? — повторил Серж, когда они остались вдвоем.
— Я хотел тебя попросить не останавливать мне сердце.
— Что???
— Ты не так понял. Я не прошу сохранить мне жизнь. Понимаю, что бесполезно. Нет. Но я хотел бы умереть по-другому.
— Ты исключительно привередлив.
— Все-таки выслушай.
— Да.
— Я хочу почувствовать момент смерти. Чтобы это происходило постепенно, понимаешь? Медленное погружение. Как в океан. Как во тьму. Как во Вселенную. Вы можете сделать так, чтобы эффект был, как от большой дозы морфия?
— Да.
— И я хочу, чтобы это сделал Тим. В конце концов, это его обязанность, как товаби. Скажи Тиму. Ему не впервой усыплять белых лабораторных крыс. Думаю, он мне не откажет.
— Какая тебе разница? Ты все равно не поймешь, кто это сделал.
— Глупое желание глупого homo naturalis.
— Ладно, я ему передам, но ничего не гарантирую.
— И на том спасибо.
— Да, у меня для тебя новость. С тобой хочет проститься твой брат.
— Игорь? Он теперь Высший?
— Стал совсем недавно. Завтра он будет здесь.
Костя сидел в саду. Том самом, куда девять лет назад Тим приказал пересадить розовые кусты. Розы очень разрослись за эти годы и были хорошо ухожены. Тим приставил к ним садовника. А у белой каменной стены даже появилась золотистая деревянная лавочка. Эту лавочку и облюбовал Костя. Все, как девять лет назад. Почти. Только гитары у него теперь не было. Да он и не просил. Какие-то два дня!
Игорь подошел к брату и сел рядом. Он не знал, что сказать. За девять с половиной лет они успели стать чужими. Да, Игорь мог бы просканировать ему сознание и точно узнать, что хочет его брат, о чем он сейчас думает и совершенно безошибочно выбрать тон и направление разговора. Но он не хотел.
— А ты ничего не говори, Игорь, — ответил Костя на его мысли. — Я буду говорить. А ты просто слушай, как слушал когда-то мои песни. О моем первом побеге и восстании ты знаешь. Мне до сих пор больно об этом вспоминать. Я погубил столько людей. Я увел их за собой к смерти, а сам единственный остался жив. Как же тяжело мне было с этим жить! Тим бы меня понял. Я знаю историю о том, как он стал Высшим. Он сам мне рассказал. Не веришь? Он мне много, чего рассказывал. Но еще тяжелее памяти была несвобода. Абсолютная несвобода! Ты даже не в состоянии понять, что это такое. Я чувствовал себя куклой на веревочке, безвольной игрушкой. А за веревочки дергал Тим. Нет, я ему очень благодарен. Передай ему это! Он подарил мне лишних девять лет жизни. Точнее отсрочил мою смерть на девять лет. Все-таки тридцать один год — это не двадцать два. Спасибо! Это были не такие уж плохие годы. Тогда я научился быть свободным несмотря ни на что. Я сочинял песню, и они не видели меня. Веревочки рвались, кукла оживала и вставала во весь рост. Только тогда я жил по-настоящему! Но вдохновение проходило, и я возвращался в свою тюрьму. Теперь она была больше и комфортабельней и называлась «город». А другие такие же заключенные слушали мои песни и сходили от них с ума. Я не выдержал, мне захотелось настоящей свободы. С лесами, полями и реками. Настоящими, а не из фантазий и воспоминаний. Тим пожалел меня и разрешил путешествовать по острову. Ты не поверишь, конечно. Но тогда я был так ему благодарен, что дал себе слово, что не убегу. У меня теперь все было: и реки, и леса, и поля, и даже море. Но Сейби — слишком маленький остров. Все повторяется. Слишком тесно. И я нарушил собственное слово. С двенадцатью моими фанатами после концерта мы украли Тимов катер. Я знал, что по закону это его катер. Ты уж попроси у него от меня прощение за кражу. Но мы иначе не могли бежать. Через сутки мы были в Канаде. Вот она, настоящая свобода! Мы шли по лесу. Над нами плыло синее небо и ветви сосен с длинными иглами. А потом мы строили избы из золотых стволов, и наступила зима с зелеными лапами елей на сияющем белом снегу. Я никогда не был так счастлив! Наверное, мы продержались бы долго, если бы черт не дернул меня путешествовать. Я получил свободу, но мне нужен был весь мир! Хотя, конечно, какой там мир! Полететь на другой материк я не мог. Меня бы задержали на контроле в аэропорту. «Твою карточку, дери. Что, „Сейби“? Что же ты тут делаешь? Ах, Константин Поплавский! Ты в розыске, дери. Руки! И на Сейби. Передайте дери его товаби. Да, лучше остановить ему сердце». Покидать Канаду мне тоже было нельзя. Арестовали бы на границе примерно по такому же сценарию. Только внутри страны и только на попутках. Я стопил одни грузовики, дальнобойщиков. В легковушке вполне мог быть Высший или Иной. А шоферня все homo naturalis.
Почему я застопил ту фуру? Верно, за грехи мои. Хороший такой парень за рулем. Молодой. Белобрысый. Лоб в прыщах. Мальчишка. Разговорились. Он спросил, кто мой ваби, и хороший ли у меня хозяин. А я возьми да и ляпни: «Нет у меня ваби, только товаби. Но, ничего, хороший». Он удивленно посмотрел на меня. «Ты личный слуга Высшего?» Я прикусил язык. Конечно, если я — личный слуга, какого черта таскаюсь по дорогам без хозяина? «Да, нет, — нашелся я. — Я — музыкант, и мой господин иногда отпускает меня путешествовать по стране». «А-а, — поверил тот. — Везет. А я только по маршруту. Музыка — это здорово. У меня есть та-акой диск! Только его в дороге нельзя слушать. Ведет очень». «Это, как?» «А так. Забываешь обо всем. Можно врезаться во что-нибудь, или в кювет уехать. Но мы на стоянке послушаем. Здесь скоро будет бензоколонка, а при ней — ресторанчик. Кстати, в ресторанчике можно будет гитару позаимствовать. Сыграешь?» «С удовольствием».
Остановились у ресторанчика. Шофер мой подогнал фуру к бензоколонке, на заправку, и поставил тот самый диск. И, как ты думаешь, что я услышал? — Себя! А парень откинулся на сиденье и прикрыл глаза. «Ты расслабься, — говорит мне. — Кайф же. Ничего лучшего не слышал. И все ребята у нас от него тащатся. Друг у друга переписывают и взаймы дают. Ты помолчи немножко, послушай!» Я помолчал. Дослушал песню. Мой водитель был явно немного не в себе. Хорошо, что не поставил в дороге. Транс! Я встряхнул его. Наверное, совершенно бесцеремонно. Он посмотрел на меня удивленными глазами. «А слова? — спрашиваю. — Слова какие-то странные. Ты их понимаешь?» «А зачем их понимать. И так драйв!» «Ты извини, — говорю. — Не буду я тебе сегодня петь. Горло болит. Устал очень. Да и тороплюсь я». «А-а, испугался. Конечно! Это же Костя Поплавский! Лучше него не споешь». Как говориться: поймите меня неправильно! Хорошо. Обошлось. Сбежал. Чуть не попался.
