его шею. Он пришел в себя от боли и от шока от мысли, что ещё миг, и он сорвет с неё платье. Ну, нет! Он судорожно вздохнул и замер, приводя себя в чувство реальности. Но её не выпустил из рук, взяв поудобнее, медленно, чуть пошатываясь, понёс в посёлок. Донёс её до калитки дома и опустил на землю.
— До свидания, Оля.
— Мирракс, постой. Я, наверное, тоже люблю тебя.
— Да, наверное, ты влюблена. Ты горишь то красным, то синим пламенем. Этот огонь сжигает тебя. Но меня он не греет.
И, резко повернувшись, он пошёл в свой дом.
Как он смеет?! — взорвалась опять её душа. Но сил не было. Её тоже шатало. Она добралась до кровати, скинула одежду на пол и бросилась в постель. Уже засыпая, она подумала, что завтра заставит его ответить за свои слова.
Утром Ольга встала рано и сразу побежала на биостанцию. Ей хотелось встретиться с дельфинами, пока никого нет, и не пришли рабочие, чтобы достроить забор. На биостанции никого не было. И она обрадовалась, что её план удался. Но уже на половине склона она увидела, что ОН в бухте плавает с дельфинами. Они волнуются и плавают по кругу. А он в центре этого круга обнимается с дельфинихой. Её бросило в дрожь от омерзения — сначала к нему, а потом к себе: сначала она ревновала к женщине, а теперь к дельфину.
— Мирракс, прекрати сейчас же! — её крик в конце сорвался на тоскливый визг.
Дельфины, трое, которые плавали по кругу, как по команде подняли головы и посмотрели в её сторону, безмерная печаль была в их позах и в выражении глаз. Но это не заставило её задуматься. Потому что он даже не оглянулся. Он поцеловал дельфиниху, что-то шепнул ей и продолжал прижиматься к ней, обнимать, гладить по брюху и снова обнимать. Дельфины уже снова плавали по кругу. А она разрыдалась и медленно пошла наверх. Уже начали собираться рабочие. Нужно было работать. Ольга давала распоряжения, металась с одного места на другое, но старалась держаться ближе к выходу со двора биостанции, где уже установили ворота и будку вахтёра.
Наконец, в просвете открытых ворот показалась его яркая, светящаяся на солнце, ещё влажная голова. Лицо было усталое, но довольное. Словно ножом полоснуло по сердцу Ольги. Она встала прямо у него на пути. И уже открыла рот. Но он посмотрел на неё, как на столб, стоящий у него на пути, брезгливо обошёл молча и пошёл дальше по направлению к дому. Она ещё некоторое время оторопело смотрела ему вслед под шуточки рабочих, типа: нечего финтифлюшкам вертеться под ногами настоящих мужиков. Опомнившись, она помчалась на биостанцию, ворвалась в кабинет профессора. Он нетерпеливо ёрзал на стуле, как будто ему хотелось куда-то бежать, но что-то его задерживало. Она пролетела к столу, стукнула по нему тем же кулаком, которым накануне стукнула камень забора, взвизгнула от боли и на той же ноте закричала:
— Я требую! Вы слышите меня? Я требую, чтобы этого засранца-иностранца больше не пускали на биостанцию!
— А что ещё вы требуете, Ольга Петровна? — он никогда не говорил с ней так уничижительно холодно.
— Я требую, чтобы его не пускали сюда, или уволюсь я!
— И в чём вы его обвиняете, позвольте узнать? — спросил он прежним тоном.
Она открыла рот так же, как несколько минут назад на дороге, но сказать ей было нечего. И она закрыла рот так резко, что щёлкнули зубы. Она сама испугалась. В возникшей паузе профессор тихо сказал:
— Представляете, Ольга Петровна, он тоже требует, чтобы я уволил вас.
Она вскочила.
— А меня-то за что? Разве я плохо работаю?
— Он требует, чтобы я уволил вас за профнепригодность.
— Что-о-о-о?!
Она стояла посреди кабинета, расставив ноги, уперев руки в бока, глаза её от удивления вылезли из орбит. Такой профессор её не видел, а если бы ему сказали, что она может быть такой, он бы не поверил.
— Да вы сядьте, выпейте валерьяночки, — и протянул ей стакан. — Я сейчас вам всё расскажу.
Она не замечала, что он по-прежнему говорит с ней официальным тоном. Ноги не держали её, она села на стул. Стакан дребезжал о зубы, но она сделала несколько глотков.
— Так в чём ОН меня обвиняет?
— А обвиняет он вас в том, что вы проглядели, что дельфиниха была беременна. Что из-за ваших скандалов дельфины нервничали последние дни, и у неё начались преждевременные роды. Он говорит, что, если бы он случайно утром не оказался в бухте, погибли бы и мать, и детёныш. Роды были трудными оттого, что дельфины мало двигаются, а вы ещё смели вмешаться, и у дельфинихи чуть не случился инфаркт.
Она плакала, раздавленная собственным ничтожеством.
Профессор вышел из-за стола, взял стул и подсел к ней. Он положил Ольге руку на плечо и попытался заглянуть ей в глаза, но она отвернулась.
— Оля, что с тобой происходит? Как могла такая воспитанная и умная девушка, как ты, превратиться в безмозглую вздорную истеричку? Словно в одночасье тебе все мозги вышибло.
— Не знаю, что со мной, — едва слышно прошептала она.
— Я сначала думал, что ты влюбилась. Все влюбленные девушки волнуются. Я радовался, что ты встретила человека, достойного не только любви, но и восхищения. Как жаль, что ты не умеешь любить.
— Я люблю.
— Возможно, возможно, но только себя.
— Почему только себя?
— А кого ты ещё любишь? Мать свою? Разве так она тебя воспитывала? Да она умрёт от стыда, когда узнает, как ты себя ведёшь. Отца своего? Ты предала его, когда пообещала, что самостоятельно выучишь урок, заданный тебе матерью, и не сделала этого. Дельфинов? Они из-за тебя чуть не погибли. Меня, твоего учителя? Ты позоришь меня на каждом шагу. Девочка, ты никого не любишь. Любовь — это другое. Это забота о тех, кого любишь. Это трепет души, несущий радость всем, кто рядом с тобой. Это вдохновение и творческий подъём, обогащающий всех, кто встречается на твоём пути. Это самоотдача, а не самозахват. А главное — это бесстрашие.
— Я докажу, что я умею любить!
— Любовь доказать нельзя. Если нужны доказательства, то нет любви.
— Что же мне тогда делать, чтобы все мне поверили? Чтобы он поверил?
— Не знаю. Любить. Или хотя бы для начала не убивать.
Ольга вздрогнула, как от удара хлыстом, но промолчала.
— Идём, посмотрим на дельфинёнка. Мне очень хочется на него посмотреть.
Он взял её за руку и повёл из кабинета.
