Ознакомительная версия.
Наш корабль, что ни говори, слегка напоминал современные «челноки» — ну или военные самолеты. У него были куцые крылышки и закрепленные на них двигатели.
«Берсерк» походил на подкову, летящую «рожками» вперед. Слева у него было что-то наподобие крыла обратной стреловидности, справа — непонятный пилон, то ли с оружейной консолью, то ли с каким-то иным устройством. Когда корабль приблизился, я понял, что «крыло» на самом деле является жилым отсеком — оно было толщиной метра три и в нем тускло светились огоньки иллюминаторов. Он весь был какой-то неправильный, нелогичный — и при этом гармоничный. Как восточная музыка — европейское ухо она режет, но на самом деле в ней есть гармония, просто она другая…
Мастер стукнул меня по плечу, скорчил страшное лицо.
Я торопливо нажал на кнопку разгерметизации.
Дверь вроде бы не открылась, но воздух из кабины стал выходить. Обвисший на мне гермокостюм начал раздуваться. Перчатки стали толстыми, будто сосиски, пластиковый пакет на голове раздулся, изображая из себя шлем.
Да, в детском неприличном анекдоте, который вспомнила Лена, определенно было что-то верное.
Вражеский корабль тем временем приблизился окончательно — и остановился, зависнув от нас метрах в десяти. Лена лежала на полу, прямо на окоченевшем теле убитого ею налетчика, и держала в руках принадлежавшую Роману пушку. Роман, скорчившись, сидел в раздувшемся как воздушный шар прозрачном мешке — меня почему-то поразило, что изнутри мешок уже весь запотел…
Роман снова меня пихнул — и я нажал на кнопку открытия двери. Уж не знаю, как здесь все работало, обычный сенсор вряд ли отозвался бы на прикосновение закатанного в пластик пальца. Но этот сенсор сработал — дверь уползла вбок. Остатки воздуха вынеслись из кабина роем сверкающих белых снежинок.
Пушка в руках Лены вздрогнула, по кабине прокатился тугой удар. Дуло плазмомета окутало стремительно рассеивающееся огненное облачко.
А на «крыле» вражеского корабля вырос огненный фонтан. Лена всадила заряд прямо в иллюминатор — и внутри кабины теперь бушевал огонь. Как зачарованный я смотрел на иллюминаторы — один за другим они взрывались, выплескивая наружу короткое, гаснущее пламя.
Зиновий повернулся ко мне. Очки у него сползли, шлем запотел изнутри. Глаза округлились будто блюдца. Он что-то орал, не сдерживая восторга.
Это что, все?
Мы что, взорвали вражеский корабль из ручного оружия?
Я, кстати, совершенно не помнил — удалось ли хоть одному пилоту Первой мировой сбить врага из нагана — или все это было не больше, чем способом отвести душу.
Лена, казалось, пребывала в нерешительности — ствол плазмомета ходил из стороны в сторону, но она пока не стреляла. Да и была ли в этом необходимость? Кабина уже не горела, иллюминаторы смотрели слепыми черными провалами. Похоже, никого живого внутри не осталось…
И в ту же секунду, когда я это подумал, от корабля отделилась маленькая фигурка. Пилот был в таком же комбинезоне, как и Лена. Несколько секунд он висел, цепляясь за обрез открывшегося люка. Потом согнулся, упираясь ногами в почерневший борт, — и с силой оттолкнулся в нашем направлении.
Мы (за исключением разве что Романа, которому мало что было видно) зачарованно следили, как пилот приближается к нам. То ли ему повезло, то ли у него был прекрасный глазомер — его вынесло прямо к нашей кабине. Ну — почти к кабине. Медленно крутясь, тело пролетело над пилоном правого двигателя. Вражеский пилот извернулся, пытаясь уцепиться за притолоку двери, — но было видно, что он не дотягивается.
Совсем чуть-чуть.
Ленка встала, застыла в полусогнутой позе — одной рукой и затылком упираясь в потолок кабины, а другую, с плазмометом, высунув наружу. Пилот дернулся, вытянулся в струнку — и намертво вцепился в ствол.
Ленка потянула его внутрь.
Как бы ни действовала искусственная гравитация корабля, но она была абсолютно локальная — в пределах кабины. Физик бы отказался верить своим глазам… хорошо, что я не физик. Я видел, как болтающийся над кабиной пилот засунул руку внутрь. Как рука сразу обрела вес, потянула его вниз. Как появилась светловолосая голова в прозрачном шлеме. Как все тело втянуло внутрь — и пилот рухнул под ноги Ленке, торопливо подбирая ноги из дверей, из холодной пустоты и невесомости.
Я дождался, пока спасенный нами враг целиком окажется внутри, — и закрыл дверь. Воздух начал наполнять кабину автоматически, прошло секунд десять — пленка на мне сдулась, а я уже слышал орущего в своем гермокостюме Мастера.
— …мать! Зачем нам этот пират? Пусть прогуляется по космосу пешком!
Лена надорвала какой-то клапан под подбородком, стянула шлем. Лицо ее было красным и потным.
— А ну, замолкни! — без всякого пиетета прикрикнула она на Зиновия. — Пират, бандит — ты-то сам чем лучше? Нельзя бросать человека в пустоте! Нельзя! Это правило!
К моему удивлению, Зиновий свой обмякший прозрачный шлем просто разорвал пальцами — и рявкнул в ответ:
— Сама не ори! Уже и поорать нельзя!
Несмотря на явную непоследовательность этой фразы, она свое действие возымела. Ленка замолчала, похлопала глазами и начала хохотать. Рядом с ней зашевелился в своем мешке Роман. Сильным ударом изнутри прорвал свой кокон, приподнялся, сдирая с себя пластик.
Да уж, очень надежная у нас была защита от вакуума!
— Молодец, — отдуваясь, сказал Роман. Судя по учащенному дыханию, ему в мешке пришлось несладко. — Молодец, Лена. Один шанс из ста… ты просто чудо. Молодец.
— Что его спасла — тоже будешь ругать? — уже спокойнее спросила Лена, бесцеремонно пиная скорчившегося на полу пилота. У них там сзади теперь было тесно, как в маршрутном такси в час пик: трое живых, мертвое тело, громоздкий контейнер…
— Нет, не буду. Во-первых, полезно его допросить. — Роман скорчил зверскую улыбку. — А во-вторых… лучше мы его сами прикончим, чем бросать человека в пустоте. Так будет гуманнее.
— Ты просто Махатма Ганди и мать Тереза в одном лице, — кисло сказал Зиновий. — Но допросить будет полезно… ты прав. Дальше — поглядим…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
в которой Валентин играется в игрушки и впадает в паранойю
Взрослый человек, впервые в жизни решившийся поиграть в компьютерную игрушку, испытывает такое же смущение, как великовозрастный папаша, застигнутый сыном-детсадовцем за раскрашиванием раскрасок.
Валентин игрушками никогда не интересовался, считал их в лучшем случае времяпрепровождением бездельников, а в худшем — идеологической диверсией каких-нибудь масонов (или кто сейчас в моде на роль тайных мировых правителей?), направленной на оглупление обывателя.
Ознакомительная версия.
