У сонтаранцев теперь и она, и профессор были отдельно окружены.
Профессор посмотрел сверху вниз на Алису и затем, через весь трюм, на генерала Кейда, тяжело дыша, но со злорадной улыбкой. Маниакально хихикая, Уилберфорс выставил свои руки, с его кончиков пальцев спрыгивали белые искры электричества, но, прежде чем он смог сделать шаг, сонтаранцы открыли огонь, красные вспышки дюжины лазерных лучей сражали его, пока он дымящейся кучей не повалился к их ногам.
Алиса испустила скорбный вопль, безнадежно потянувшись к Кейду с лезвием скальпеля, направленным на него, перед тем как вторая оглушительная огневая завеса лазеров не успокоила ее.
Наступила тишина, которая продолжалась всего секунды до того, как пассажиры и экипаж корабля не начали кричать.
Бессердечно усмехаясь, генерал Кейд прошел к выходу из трюма.
Он обернулся к одному из подчиненных и прорычал: «Допроси их, используя любые необходимые средства, и затем сообщи полковнику Саргу, что все люди колонии будут арестованы немедленно. Все хуже, чем мы думали». Кейд вышел из трюма, двойные двери закрылись за ним с громовым лязгом.
Оставшиеся сонтаранцы круто повернулись и, подняв свое оружие, начали двигаться к безоружным пассажирам.
Зак обернулся к Дженни и обнял ее, крепко держа.
— Я люблю тебя, — сказал он.
— Я тоже тебя люблю, — сказала Дженни.
Он улыбнулся ей и осторожно смахнул слезинку с ее щеки, в то время как сонтаранцы все приближались и приближались.
Смотря в зеркало гардеробной, Райли Смоллс расправил свой галстук и прошелся рукой по своим редким волосам. Где-то снаружи студии он слышал вой сирен, оказавшийся слабым и едва слышимым благодаря толстым стенам.
И вот, решил он, момент настал. Там, на Земле, до его криогенной консервации и задолго перед тем, как он проснулся в другом веке, он мечтал о дне, когда он сообщил бы о событии огромной важности. Его телевизионное шоу дало ему возможность обсуждать новости, события, политику и войны, но никогда не было ничего похожего на это.
Впервые спустя очень долгое время Райли Смоллс был взволнован. Ему нравилась жизнь в колонии, он в этом не сомневался, но она едва ли была захватывающей. Он принял решение покинуть Землю и переехать сюда навсегда только через несколько месяцев после выхода из криогенной консервации. Планета, которая приветствовала его пробуждение, была совсем не такой, как та, которую он оставил позади. Она была такой многолюдной, и люди здесь были такими разными. Все повседневное, что он принимал как должное, больше не существовало. То, о чем он думал как о вечных традициях, было сейчас не более чем примечаниями в истории.
Консультанты, обеспеченные криогенной лабораторией, пытались сказать ему, что это был просто путь мира — что времена изменились и произошло очень многое — но он не хотел ничего этого. Поскольку он был занят, мир насильственно изменили те самые люди, против которых он выступал в своем телешоу. Казалось, что они выиграли и оставили миру переполненный и хаотический беспорядок. Когда появилась возможность упаковать чемоданы и отправиться на Сатурн, он в одно мгновение ухватился за нее.
Но затем случилась странная вещь. Дни расплывались в недели и месяца и, наконец, годы, и он понял, что ему было скучно. Вот уже годы в своем шоу, «Повестке дня Смоллса», он высмеивал планету за миллиард миль отсюда на основании интересных новостей, которые они получали в еженедельных выпусках новостей. Он начал видеть свою роль как не более чем утешительное напоминание жителям Челси 426 о том, что они сделали правильный выбор, покинув Землю, и что она была такой ужасной, что им никогда не захотелось бы вернуться.
Все изменилось с открытием спор и прибытием приезжих. Теперь в Челси 426 были люди, против которых ему нужно было протестовать. Теперь его слова будут иметь значение.
Правда была в том, что приезжие пугали его. Челси 426, скучная настолько, насколько только она могла быть, была уютным оазисом спокойствия. Ее окружающая среда была с такой аккуратностью создана, чтобы напоминать жителям о времени и месте, которое, как они представляли, было менее беспокойным и изменчивым, что появление какого-либо напоминания о том, что остальная Вселенная была не такой, беспокоило его. Оно висело над ним, как темная грозовая туча, омрачая его мысли и чувства.
Но каким бы внезапным и нежданным ни было появление этих сонтаранцев, они говорили об избавлении от колонии захватчиков, и этого было достаточно для него.
— Мистер Смоллс, они готовы.
Это была одна из управляющих его шоу, стоящая в дверях его гардеробной. Он обернулся к ней с обезоруживающей улыбкой и кивнул, поднимаясь со своего стула и следуя за ней в коридор.
В студии он сел за широкий серый стол перед сине-красным задником. Один из звукооператоров закрепил крошечный микрофон на лацкане его куртки, а визажист в последнюю минуту слегка прикоснулся пудрой к его носу. За камерой режиссер вел обратный отсчет: «Пять, четыре…», и потом изобразил остальной отсчет пальцами.
Три. Два. Один.
— Приветствую, — сказал Смоллс, улыбаясь в камеру. — Как некоторые из вас, может быть, знают, наши почетные гости, сонтаранцы, расследуют здесь серьезное происшествие в нашей колонии. Сначала они арестовали наших так называемых гостей, приезжих, в их кораблях и гостиницах. Теперь, как обнаружилось, они арестовывают жителей Челси 426.
Сейчас некоторые скажут, что они переступают черту, что они попирают наши свободы, но на это я говорю: вздор! Сонтаранцы — гордый и благородный народ, которые, так уж случилось, в войне со злобной и паразитической расой, называющейся «рутанцы». И теперь мы оказались втянутыми в эту войну. Конечно, хотя это и не наша вина, это не значит, что мы можем просто засунуть наши головы в песок и притвориться, что ничего не происходит. Добропорядочным гражданам Челси 426 не о чем волноваться. Это приезжие принесли нам войну, не наши люди и, конечно, не сонтаранцы, и поэтому пострадают приезжие. Арест и допрос сонтаранцами — всего лишь незначительные неудобства, если мы хотим, чтобы стабильность вернулась в нашу когда-то счастливую колонию.
Вы должны спросить себя, хотите ли вы стабильности? Хотите ли вы мира? Вы настолько самонадеянны, что считаете, что их просто подадут вам на блюдечке, или вы считаете, как и я, что должны быть принесены жертвы? Могли бы вы высоко держать голову хоть с каким-то чувством гордости, если бы знали, что, когда пришел день, вы были в стороне, как трусы? Если бы вы пресмыкались перед таким подлым и отвратительным видом, как рутанцы? Кроме того…
