Ознакомительная версия.
Они стояли, разинув рты, уставясь на сахарные сувениры смерти, зажатые в липких пальцах.
А из-за кладбищенской ограды рвалась ввысь песня — ее пели высокие, как сопрано, мужские голоса:
Роберта… Мария… Кончита… Томас.
Calavera, Calavera, сладкий череп — вот это еда!
Ищи свое имя на белом сахарном лбу!
Скорее сюда, скорее сюда!
Здесь целые груды сахарных белых костей.
Хрустящих сластей! Денег нет — не беда!
Грызи свое имя! Вот это сласти, вот это да!
Мальчишки подняли сладостные черепа, зажатые в пальцах.
Откуси "Т" и "О" и "М". Том!
Жуй "Г", глотай "Е", грызи "Н", соси "Р", кусай "И".
Генри!
У них потекли слюнки. А что, если у них в руках — яд?
Что за блаженство — счастливый час!
Каждый из вас
Насыщается тьмой, питается тьмою ночной!
Попробуй на вкус! Побольше кус!
Полетай! Сладкие косточки, славные кости — хватай!
Мальчишки поднесли к губам сладкие, сахарные имена и уже готовы были запустить в них зубы…
— Оле!
Толпа мальчишек-мексиканцев налетела на них, крича их имена, выхватывая черепа.
— Томас!
И Том смотрит вслед Томасу, удирающему с его потным подписным черепом.
— Эй, — сказал Том. — Он здорово похож на меня!
— Неужели? — сказал Торговец Черепами.
— Энрико! — завопил маленький индеец, ухватив череп Генри-Хэнка.
Энрико умчался вниз по склону холма.
— Он был похож на меня! — сказал Генри-Хэнк.
— Верно, — сказал Смерч. — Быстро, ребятки, видите, что они задумали! Держитесь за свои сладкие черепушки и прыгайте!
Мальчишки прыгнули.
Потому что как раз в эту минуту внизу раздался взрыв. На улицах города загремели взрывы. Начался фейерверк.
Мальчишки окинули прощальным взглядом букеты, могилы, пряники, лакомства, черепа на надгробиях, миниатюрные похороны с крохотными покойниками в гробиках, свечи, коленопреклоненных женщин, одиноких мальчишек, девочек, мужчин и пустились опрометью вниз по холму — к ракетам, к шутихам!
Том, Ральф и остальные ряженые мальчишки влетели на площадь, пыхтя и отдуваясь. Они резко тормознули, а потом пустились плясать — под ногами у них рвались тысячи маленьких шутих. Горели все фонари. Вдруг открылись все лавки.
И Томас, и Жозе Жуан, и Энрико знай поджигали шутихи и с воплями бросали их.
— Эй, Том, это тебе от меня, Томаса!
Том увидел, как его собственные глаза сверкают на рожице беснующегося мальчишки.
— Эй, Генри! Вот тебе от Энрико! Бах!
— Джи-Джи, вот — Бах! От Жозе Жуана!
— Ух ты, да это самый распрекрасный Канун из всех! — сказал Том.
Это была чистая правда.
Ведь еще никогда во время их необычайных путешествий не попадалось им такое множество диковинок, которые можно посмотреть, понюхать, потрогать.
На каждой дороге, у каждой двери, на каждом окошке громоздились кучи сахарных черепов с прекрасными именами.
С каждой улички доносился перестук жуков-могильщиков, гробовщиков — тук-тук-тук, заколачивай, забивай, стучи молотком по крышкам гробов, как по деревянным барабанам, под покровом ночи.
На каждом углу были газетные развалы, и там лежали газеты с портретами Мэра, разрисованного, как скелет, или Президента, в виде скелета, или самой красивой девушки, одетой ксилофоном, а Смерть наигрывала мелодии на ее музыкальных ребрышках.
— Calavera, Calavera, Calavera, — текла с холма песня. — Смотрите, политиканы погребены в последних новостях. И рядом с их именами — «покойтесь в мире». Такова земная слава!
Смотрите-ка — скелетики кувыркаются,
Друг дружке на плечи взбираются!
Проповедуют с кафедр, дерутся, играют в футбол!
Малыши-прыгуны, малыши-бегуны,
Крошки-скелетики играют в чехарду, падают на ходу!
Где это видано, где это слыхано —
Смерть превратили в сущую мелочь, так, в ерунду!
И в песне была правда истинная. И куда бы мальчишки ни бросили взгляд — везде крохотные акробаты, воздушные гимнасты, баскетболисты, священники, жонглеры, эквилибристы, только все они — хоровод скелетиков, рука в руке, косточка в косточке, и все такие маленькие, что можно зажать в кулаке.
А вон там, в окошке, целый микроскопический джаз-банд: скелетик-трубач, и скелетик-ударник, и скелетик, дующий в бас-трубу, не больше столовой ложки, и дирижер — тоже скелетик, в ярком колпачке и с дирижерской палочкой, и микроскопические нотки вылетают из горла крохотных валторн.
Мальчишки в жизни не видели сразу такого множества костей!
— Кости! — смеялись все. — О, чудные косточки!
Песня стала удаляться:
Покрепче в руке темный Праздник держи,
Грызи и глотай, не думай о смерти!
Выбегай из длинного темного туннеля
El Dia de Muerte.
Счастливый, счастливее всех — ты живой, ты жив!
Calavera, Calavera…
Траурные, обрамленные черным газеты улетали белыми птицами в похоронной процессии ветра.
Мексиканские мальчишки убежали вверх по склону холма, догонять свою родню.
— Да, чудно, странно, чудно, — шептал себе под нос Том.
— Что? — спросил Ральф, стоявший рядом.
— Да то, что там, у себя в Иллинойсе, мы начисто позабыли, что к чему. Понимаешь, ну… все, кто умерли там, в нашем городе, — про них же позабыли! Все их разлюбили. Все их забросили. Никто не приходит посидеть на могилках, поболтать с ними. Представляешь, как им одиноко? Прямо тоска берет. А вот здесь — ты погляди, а? Горе и счастье, счастье и горе — все вместе. Сплошной фейерверк, игрушечные скелетики здесь, на площади, а там, наверху, на кладбище, у всех мексиканских покойников гости — семья их навещает, полно цветов, свечек, сладостей, все поют. Кажется, что День благодарения, верно? И все садятся обедать вместе, хотя только половина из них может есть, но разве в этом дело, если все вместе? Похоже на спиритический сеанс, когда держишься за руки с друзьями, только некоторых уже нету в живых. Да, Ральф, чудно…
— Да, — сказал Ральф, кивая головой в маске. — Чудно.
Ознакомительная версия.
