Андрей Ливадный - Смежный сектор

— Круто… — уважительно произнес Постышев.

— Итак, у нас теперь есть два автоматических орудия, десять полных наборов кевлара, включая компьютеризированные шлемы, рационы выживания, медицинские модули поддержки и новенькие автоматы. Подарок Судьбы.

— А что во втором ящике? — поинтересовался Антон.

— Боекомплекты, — ответил командир.

Следующие два часа ушли на изучение боевых шлемов и смену экипировки.

Ван Хеллена словно подменили — с его лица исчезла угрюмая суровость, и Антон, глядя на командира, который украдкой ласково коснулся спаренных стволов установленного на треножном станке автоматического орудия, подумал, что этот человек — сплошная загадка. Поддавшись первому впечатлению, его начинали опасаться, но на поверку Доминик оказался совершенно не таким, как, например, инструктора в школе выживания. Он еще ни разу не наорал на них, удивительным образом сочетая в своих приказах неколебимую твердость и неведомую молодым бойцам отеческую заботу, когда вслед за ошибкой или оплошностью следовала не брань, а спокойное пояснение, что ты сделал неверно и как избежать подобных огрехов в дальнейшем.

Откуда им было знать, сколько смертей повидал на своем веку Доминик.

Да, в его жизни был период, когда реальность казалась кроваво-черной, безысходной, и хотелось лишь одного — смерти, которая оборвет затянувшийся кошмар существования.

Потом этот надлом прошел, но, в отличие от иных опытных разведчиков, месяцами не покидавших смежный сектор, Доминик незаметно стал ценить жизнь.

Были минуты, когда судьба загоняла его в угол… каждый вдох казался последним, сладким, пьянящим, как дрожь в мышцах и привкус крови на губах. Переизбыток адреналина дарил свободу, топил страх, и мягкая ритмичная отдача от коротких автоматных очередей казалась пульсом… но проходило и это.

Наступал миг бессилия, когда падал последний враг, и туманные эрзац-небеса смежного сектора кружились перед глазами, свинцовая усталость наваливалась, как плита, ноги сами подгибались в коленях, и взгляд начинал избирательно выхватывать иные проявления реальности — не трупы врагов, но травинку, чудом не затоптанную ногами, не срезанную осколком, мерно покачивающуюся на краю выбитой гранатным разрывом воронки…

В такие минуты начинала переворачиваться душа и приходили горячие ненужные вопросы: зачем все это, кто создал поделенный надвое мир, обрекая ею обитателей на ненависть и взаимное истребление, почему растет эта травинка среди чуждых ксенобианских джунглей, ведь ей совершенно безразличен тот факт, что рядом сплетают свои немыслимые узоры узловатые черные деревья Она просто сосуществует с ними…

Потом приходил первый судорожный вдох, и он снова в сотый раз понимал, что выжил. Тот, кто хоть раз испытывал подобное, не срываясь в пучину бессильной ненависти ко всему сущему, неизбежно становился другим, словно вновь и вновь перерождайся в душе.

Он плакал.

Он выл над телами павших.

Он учился любить этот проклятый мир и воевать так, чтобы после пляски безудержной смерти на клочке опаленной земли осталась хотя бы одна былинка, за которую зацепится сумасшедший взгляд и начнет оттаивать, выкарабкиваться из омута морального небытия.

Он не любил ксенобиан, но со временем научился видеть в них неизбежных врагов, верх над которыми одерживала не ненависть, а хладнокровие.

Каждый в этом мире шел своим путем. Кто-то выбирал безумие, теряя остатки чувств, кто-то, ни разу не покидавший границ человеческих секторов, жил в плену невежества, ненависти и страха, но в каждом правиле существовали свои исключения.

Ван Хеллен отличался от других прежде всего тем, что давно понял: пусть мироздание не оставило им выбора, и кто-то должен находиться тут ради выживания колонии, но, следуя неизбежности, нельзя бездумно подчиняться ей.

Ненависть — это не взгляд на мир. Это шторки, которые сужают горизонт до рамок прицела. А через него не увидишь, как покачивается чудом уцелевшая травинка на курящемся дымом скате воронки, не сбережешь ни себя, ни других.

Таким был Доминик Ван Хеллен, но мало кто мог завянуть в его душу, большинство предпочитало судить лишь внешность молчаливого, сурового разведчика.

Когда бойцы закончили экипироваться, он долго и терпеливо инструктировал их, показывая, как следует обращаться с компьютеризированной системой шлемов, а затем, неожиданно сменив тему, произнес:

— Запомните, ребята: мы пришли сюда не для того, чтобы умереть. — Ван Хеллен посмотрел через пробоину в стене на туманную дымку, за которой скрывался заветный компьютерный центр. — Изначально наша задача сводилась к минимуму — найти выгодную позицию и в заданный час обозначить свое присутствие, отвлекая тем самым внимание противника от основной ударной группы. Теперь у нас появился шанс радикально повлиять на ситуацию. — Он кивнул в сторону раскрытых кофров и пояснил: — Автоматические орудия не просто оттянут на себя силы ксенобиан, но и нанесут им ощутимый урон. Мы же под прикрытием отвлекающего огня получаем свободу действий и выдвигаемся к компьютерному центру, чтобы в критический момент поддержать основную группу… если она вообще сумеет прорваться к объекту. Антон, ты компьютерный техник. Сможешь помочь мне в программировании главного компьютера?

Постышев слегка побледнел, но кивнул.

— Да, командир. Нас… Меня учили, как это делать.

— Отлично. И запомните — наша задача не истребление наибольшего количества врагов, а перераспределение ресурсов в пользу людей. Уклониться от боя — это не трусость. Если вам внушали обратное, советую забыть. Настоящее искусство боя состоит не в том, чтобы доблестно пасть в окружении ксеноморфов. Выполнить задачу и уйти живыми — вот высшая оценка боевого мастерства.

— Нас всего четверо, а ксенобиан сотни, — мрачновато напомнил Постышев.

Ван Хеллен лишь пожал плечами в ответ.

— Бывало и хуже, — веско обронил он.

На протяжении последующих часов отряд медленно продвигался в глубь смежного сектора.

Идти становилось все тяжелее — две разобранные автоматические пушки и боеприпасы к ним весили немало, к тому же бойцы миновали дно впадины, начав восхождение по пологому склону котловины.

Окружающая природа начала видоизменяться, как только они пересекли линию древних ксенобианских укреплений, словно она являлась границей двух разительно непохожих друг на друга пространств.