— Так утверждают наши враги галакты, — заметил он. — Но их софистика ненавистна разрушителям, отвергающим парадоксы и признающим лишь строгую логику.
— Я не заметил, чтобы вы отвергали парадоксы. А что до галактов, то мы и раньше были уверены, что галакты — естественные союзники людей.
— А мы естественные враги — так?
— По-моему, да.
Он молчал. Он еще не был убежден, что переговоры не удались.
— Не ты ли утверждал, что гармония мира требует единства разрушения и созидания?
— Да, я. Но то единство противников, а не друзей, взаимосвязь борьбы, а не дружеского союза.
Я помнил, что меня слушают не только кучка товарищей, но и масса неизвестных сегодняшних противников, — я взывал к их разуму, не все же были безумны, как их повелитель. Я не грозил — разъяснял:
— Вы сами признаете, что мы сильнее галактов. Сегодня лишь передовой отряд человечества штурмует ваши звездные форты, завтра все человечество выстроится перед неевклидовой оградой Персея. Ваша философия разрушения восторжествует, но только на вас самих — разрушители будут разрушены! От имени всех звездных народов объявляю вам войну. Отныне и непрестанно! Здесь и везде!
Властитель долго молчал, озаряя меня сумрачным сиянием глаз.
Молчание было заполнено гулом взволнованного дыхания моих друзей, потом в него вплелись посторонние шумы. Мне хотелось уверить себя, что то голоса подданных властителя, но холодной мыслью я понимал, что вероятней всего это помехи передачи: верховный зловред еще не поставил точки в затянувшемся споре.
Через некоторое время он заговорил:
— Люди и их друзья — живые существа?
— Как и разрушители.
— Самосохранение — важнейшая черта живого. Страх смерти объединяет живущих. Ты согласен со мной, человек?
Я понял, что он приговаривает нас к смерти. Эта надменная скотина жаждала нашего смятения и отчаяния. Я знал, что никто из нас не доставит ему такой радости.
— Страх смерти велик, он объединяет живущих. Но людей еще больше объединяет гордость своей честью и правотой. Многое, очень многое для нас важнее, чем существование.
— Но вы не жаждете смерти, как радости?
Я почувствовал, что мне расставлена западня, но не знал, как избежать ее.
— Разумеется, смерть — не радость…
Теперь его голос не гремел, а звучал бесстрастно, как голос Орлана, — это был вердикт машины, а не приговор властителя:
— Ты обречен на то, чтоб желать недостижимой смерти, как радости. Ты будешь мечтать о смерти, в глупом человеческом неистовстве призывать ее. И не будет тебе смерти!
После этого он пропал.
Я остался один в огромном зале.
Тот же безучастный Орлан увел меня назад. Петри пожал мне руку, Камагин кинулся на шею. Я переходил из объятий в объятия, выслушивал поздравления.
— Вы всыпали этому державному подонку, будь здоров! — шумно ликовал Камагин.
Я не понял странного выражения «будь здоров», но восторг Камагина тронул меня.
— Будут репрессии, надо готовиться! — сказал Осима.
Он был энергичен и деловит, словно собирался немедленно отражать посыпавшиеся кары. А Ромеро проговорил с печальной бодростью:
— Вы, без сомнения, держались правильно. Но одно дело — декларации, другое — дело. И поскольку жизнь ваша объявлена неприкосновенной… то нас будут мучить. Покажем, что муками человека не сломить.
Он смотрел на меня ласково и скорбно.
— Мне кажется, Эли, вы ожидаете грядущих мук с нетерпением, как недавно ожидали битвы. Вы — удивительный человек, друг мой. Впрочем, если бы вы были иной, вас не избрали бы в руководители армии человечества…
— Не будем об этом. Как вам нравится известие о рамирах, Павел?
Ромеро согласился, что главным в моей дискуссии с верховным зловредом является новость о существовании еще одной высокоразвитой галактической цивилизации. К сожалению, рамиры слишком далеки от нас и на помощь против разрушителей их не позвать.
— Отдохните, Эли, — посоветовал Павел. — Неизвестно, что ждет нас в следующий час.
Я опустился возле Мэри, рядом присел Лусин. Бедного Лусина терзали противоположные чувства: восхищение моим мужественным поведением — так он выразился, и страх, что я навлек на себя жестокое наказание. А надо всем тяготело отчаяние — Лусин все не мог прийти в себя от встречи с Андре. Притихший Астр глядел такими испуганными и восторженными глазами, что я попросил Мэри отвлечь его. Она отослала Астра, а мне с упреком сказала:
— Ты преувеличиваешь разум и знания своего сына, но недооцениваешь его человеческие чувства. Когда ты спорил с владыкой разрушителей, у тебя не было лучшего слушателя, чем Астр.
Лусин сказал со вздохом:
— Андре, Эли. Дешифратор тоже.
— Говори одними мыслями, — попросил я. — Мысли твои я разбираю легче, чем слова.
Он объяснил, что Ромеро надел на Андре дешифратор, но мысли Андре тоже не радуют. Я настроился на излучения Андре, он сидел в стороне от всех, покачивая головой. В мыслях Андре тоскливо повторялась одна фраза: «Жил-был у бабушки серенький козлик, ах, серенький козлик, ах, серенький козлик…»
— Сколько же должны были его мучить, чтоб весь мир сузился до какого-то паршивого козла, — сказал я.
— Муки были, — ответил Лусин мыслью и добавил: — И сколько их еще будет, Эли!
К Андре подошел Астр. Андре встрепенулся, поднял голову, мне показалось, что на его тупом лице появился отблеск мысли. Астр о чем-то его спросил или спрашивал, Андре не отвечал, но и не отшатывался в испуге — он вслушивался.
Я вскочил, Лусин задержал меня.
— Не надо нам подходить, — посоветовал он через дешифратор. — Астра, единственного, он не боится, пусть Астр с ним повозится. Поверь мне, я разбираюсь в поведении Андре.
— Да, конечно, — возразил я с горечью. — Андре низвели до состояния животного, а животных ты изучил лучше нас.
Лусин ушел, и мы остались вдвоем с Мэри. Она молчала, до меня не доносились ее мысли, но и без слов и мыслей я мог сообразить, что мучает ее. Я сказал:
— Не надо, Мэри. Над обстоятельством мы не властны. Немного первобытного фатализма нам теперь не помешает — будет то, что будет.
Она слушала меня, грустно улыбаясь, и так рассеянно покачивала головой, что мне показалось, будто она и вовсе меня не слушает и лишь притворяется внимательной, чтобы не обидеть. В дни перед пленом я мало встречал ее, а сейчас видел, что в ней произошла перемена. И я не сомневался уже, что перемена будет неожиданной. Не раз я с недоумением убеждался, что я жду от Мэри одних поступков, а реально происходят совсем другие.
