Быстро прикрылась рукавом, потому что в этот момент Седа выплюнула горьковатую бумажную кашицу ей в лицо.
– Правда, молодец, – похвалила Хозяйка. – Не пресмыкаешься. Получай награду. Литературная премия от Хозяйки Острова – казнь на площади Искупления. Сама знаешь: в Вагноке – это главная площадь. Цени. По радио и видео уже объявили. Выходи, не то опоздаешь.
Дверь отворилась, за нею стоял майор Иомен.
– Берите ее, – сказала Хозяйка, и Седе вновь показалось, что видит сон.
Сделала шаг, другой. Идти почему-то было трудно. Обернулась к Хозяйке.
– Вы злитесь на зеркало.
Очень было странно идти по улице с майором Иоменом. Седа подумала, что отсутствие охраны – лишь видимость. Попробовать убежать? Куда же? Она не станет позориться.
– На чем я провалилась? – спросила Седа.
– На дилетантстве, – хмуро ответил Иомен. – Вы мстили за кого или у вас принципы образовались?
– Кто-то должен…
– Что?
– Ничего. Вы делаете, что считаете правильным. И я сделала.
– Я делаю то, что считаю неправильным, – сказал Иомен.
Они вышли на выгороженную металлическими стойками часть площади, с деревянным столбом посередине, по периметру стояла охрана. Народу было мало, настроение у всех какое-то оглушенное. «Чувствую себя идиоткой. Скажи мне кто, что это будет так, не поверила бы».
– Это похоже на фарс. Вы не согласны?
– Это и есть фарс, – сказал Иомен. – Вы бы помолчали. Вам умирать, а вы языком мелете.
«Если замолчу, то заплАчу…»
Захотелось обругать Иомена, но его уже не было рядом, только две мускулистые тетки, которые грубо схватили ее и потащили к столбу. Седу привязали, заведя руки назад, она пару раз брыкнулась, после чего ноги ей, подогнув, тоже крепко притянули к опоре. Во время борьбы платье Седы лопнуло по швам в нескольких местах, и одна из экзекуторш стала срывать его с тела девушки, подрезая острым стилетом. Когда блестящее лезвие мелькнуло у ее глаз, Седа постаралась не моргнуть. Палачка хмыкнула и занялась бельем Седы.
В преддверии тайны, что скоро открою
Я вижу дома и мосты над рекою,
Как вечер неспешно заходит в аллею,
В далеком окне солнца блик пламенеет,
Я вижу, я слышу,… я знаю, что будет,
Когда я уйду. Не исполнятся люди
Печали. Не будет ни вздохов, ни горьких рыданий –
Чего, в самом деле, мы все не видали?
Что капля для моря? Песчинка в пустыне?
Снежинка в сугробе, невидима стынет?
Потерян один в череде поколений,
Секунды не станет в потоке мгновений –
Никто не заметит. Не вздрогнет пугливо.
В распадке не смолкнет ручей говорливый.
Продолжится шествие ночи и дня,
Когда в этом мире не станет меня.
Исчезнет лишь малость. Луч света в окне
Погаснет, растаяв в таинственной мгле.
И говор случайный на улицах поздних,
На лозах висящие пыльные гроздья,
Вина терпкий вкус и дразнящие ласки,
Сцена, оркестр, театральные маски…
Актеры и зрители – всех вас не будет,
Исчезнет весь мир: страны, горы и люди.
Секрет этот вечный отдам не тая:
Исчезнете все вы, останусь лишь я.
– Ваше высочество…
– Выйдите вон.
Иомен вернулся в приемную. Двое сегодняшних дежурных – парень и девушка – курсанты- эльберовцы, воззрились на него. Иомен ответил на невысказанный вопрос:
– Занята. Глаз не подняла. И… что на мониторе?
На мониторе была вечерняя площадь. На широте столицы Острова темнело быстро.
– По-моему, это – дикость. Пережиток прошлого, – сказала девушка, с вызовом глядя на Иомена.
– По-моему – тоже, – согласился Иомен. – Вы пойдете, скажете ей? Тогда там вас станет двое, – он показал на монитор.
– Иомен! – прозвучал голос из динамика на столе.
– Иду, ваше высочество! – заторопился Иомен.
В кабинете Хозяйки царил полумрак, рассеиваемый настольной лампой да светом монитора, такого же, как в приемной. Хозяйка уже не расхаживала из угла в угол, а сидела за столом. Иомену сесть не предложила. Вскинула голову, лицо ее по контрасту с желтым отсветом кимоно показалось Иомену призрачно бледным.
– Пора заканчивать, Иомен. Вы определились с методом? Ничего неприятно поражающего чувства людей. В этой ситуации не место жестокости.
Монитор стал ярче – на площади зажглись прожекторы, высветив притянутую ремнями к столбу обнаженную женскую фигуру.
– Юна, а вполне сформировалась, – заметила Хозяйка. – И мне нравится ее манера носить косы. Очаровательно.
– Э-э… Ваше высочество…
– Слушаю.
– Прошу принять мою отставку.
– Не принимаю.
– Ваше…
– Короче, Иомен.
– Наоми Вартан! Вы совершаете ошибку. Усугубляющую последствия уже случившегося.
– Милый мой Иомен, – отвечала Хозяйка. – Может быть, я не меньше вашего жажду простить глупую, самолюбивую девочку. После чего неприличные вирши про Хозяйку будет писать на заборах всякий, кому не лень. Мой «светлый образ», – она скривила губы, – постепенно размывается – вполне естественно, но происходит это в последнее время что-то уж слишком быстро.
Вы поймите, Иомен: революция случается не тогда, когда «жить нельзя», а когда жить-то можно, но хочется лучше. И активность масс растет не когда усиливаются репрессии, а наоборот – когда они ослабевают. Вывод – теорема от Хозяйки, дарю ее вам: плохие времена для дурного режима наступят, когда режим этот захочет исправиться.
Потому я продолжу следовать раз и навсегда заведенным правилам. Я сильна тем, что держу слово. Простите меня.
– Вы прочли ее дневник? – спросил Иомен.
– Да, накажи вас Мария-дева. На кой вы мне его подсунули?
– Она могла стать великим поэтом…
– Пока что она – графоманка. И я избавлю общество от ее нудных вирш.
Хозяйка подалась к монитору.
– Погодите-ка. Что вы с ней сделали?
– Ничего страшного, ваше высочество. Щипчики, удерживающие язык. Она намеревалась публично вас поносить.
– Вот кто душит свободу слова в моем государстве. Вы, Иомен. А заметили: народу-то прибавилось?
– Да. У кого есть видео – смотрят дома, кто живет близко – идут сюда.
На экране связанная фигура слабо пошевелилась.
– Ей там не холодно? – спросила Хозяйка и сама же ответила: – Ничего, ночь теплая.
