Я обследовал всю эту территорию на космолете, радуясь комфорту, и меня высадили на гребне песка довольно далеко от больницы, чтобы впоследствии я имел право говорить, что добрался в ту сторону на местном транспорте.
По большей части больничные помещения еще пустуют. Я сказал Ормарину, что при обостряющемся кризисе «Империи» все они довольно скоро заполнятся, и он успокаивал своих сторонников, извиняясь за неправильное планирование, за ненадежных подрядчиков. Возникал вопрос — кто платит за все это? Он рассказывал им небылицы о шпионах с Сириуса, которым заплачено за тайную диверсию, и это настолько соответствует истине, что даже не верится. Предполагается, что Ормарин умен и может перехитрить людей с Сириуса, так что его репутации сие никак не повредит.
Здание больницы не очень отличается от подобных, которые мы спроектировали в нескольких наших колониях, имеющих сходные условия.
Вы прекрасно знаете, с какой неприязнью я посещаю такие места: можете мне поверить, я все-таки понял, почему я оказываюсь в них так часто. Я даже пересилил себя до такой степени, что внес свой вклад в эту науку: я скоро дойду до Департамента Риторической Логики, который сам придумал.
Должен сообщить вам, что состояние Инсента внушает опасения. Я нашел его в отделении Основ Риторики, потому что он недостаточно прогрессировал, чтобы его перевели оттуда в другое место. Эта палата расположена на фасаде здания, где балконы нависают над постоянно бьющимися, стонущими и ревущими волнами. Ветры воют и ревут круглые сутки. Чтобы усилить воздействие, мы организовали музыкальный фон — подобрав музыку самого ослабляющего рода — в основном написанную композиторами Шикасты (см. «История Шикасты, XIX век; экзальтанты и жалобщики: музыка»). Большинство пациентов — добрая их часть — наши агенты, потому что вы неизбежно заметите, как много их на этом этапе пало жертвами безрассудного фанатичного энтузиазма, — переросли это первичное инфантильное состояние и переведены в другие палаты, так что бедный Инсент остался в одиночестве. Когда я вошел, он глазел на волны океана, которые в лучах меланхоличного заката приобрели алый оттенок; его внутреннее состояние должным образом передавал халат из красно-пунцового шелка, роскошность которого поразительно подчеркивала его забинтованная, как у солдата, рука. Слезы ручьем катились по его бледному лицу, на котором застыло самое трагическое выражение. Вы ведь помните, он выбрал для своего облика большие черные сентиментальные глаза, нам еще тогда следовало обратить на это особое внимание (мне тут впервые пришло в голову, что вы-то, возможно, как раз и обратили). Но это уже тогда было плохим знаком… Да, большие трагические черные глаза скорбели по поводу излишних затрат воды — эта фраза вполне в духе той книги, которая лежала открытой на его коленях, книга опять-таки автора с Шикасты, называется «Герой проигранного дела». Он не смотрел на экран, на который проецировались его медитации за истекший день, кстати, этой программой я горжусь: опять Шикаста! Просто бесценной оказалась та бедная планета при разработке нашей канопианской методики для нынешних условий! Две огромные армии, снабженные новейшим оружием убийства в рамках существующей технологии, воевали друг с другом в течение четырех Ш-лет, проявляя предельный героизм и преданность долгу, и все это в самых гнусных и жестоких условиях, ради целей, которые спустя поколение их собственные непосредственные преемники оценят как глупость, самообман и жадность, все это подстрекалось словами, использованными для воспламенения бурного соперничества на почве национализма, причем каждая нация была убеждена, под гипнозом слов, что именно ее дело правое. Миллионы людей пали, непоправимо ослабив обе нации.
— Инсент, — сказал я, — да ты не принимаешь лекарство!
— Нет! — закричал он, вскочил и обеими руками вцепился в столбик балюстрады, слезящимися глазами уставясь на бьющиеся и гудящие волны, брызги от которых долетали до окон больницы. — Нет! Больше мне не вынести! Не могу и не буду! Я не могу вынести ужаса этого мира! А сидеть тут час за часом и смотреть на эту запись трагических потерь и утрат…
— Ну, — заметил я, — ты же не бросишься в волны, правда ведь?
Это оказалось моей ошибкой, Джохор. Я недооценил его деморализации, но как раз успел поймать Инсента за руку, когда он решил махнуть через балюстраду.
— Еще чего, — услышал я свой голос, я его бранил, — что за безответственность! Ты прекрасно знаешь, что тебе надо просто вернуться и все начать сначала! Ты знаешь, во что обойдется новая экипировка для тебя, а уж чего стоит поместить тебя в нужное место и в нужное время… — Я записываю эту маленькую тираду, чтобы показать вам, как быстро на меня повлияла общая атмосфера; вы уверены, что я гожусь для этой работы? Но Инсент тут же принялся жалеть себя и обвинять себя, сказал, что ни на что не годен (да, я услышал отзвук своих огорчений — спасибо!), что не готов к этой работе, недостоин Канопуса. Да, он был готов согласиться (потому что знал, что я не могу быть неправ), если бы я настаивал, что Шаммат — зло; но это убеждение осталось бы лишь у него в голове, чувства же у него были не в ладу с мыслями, он не верил, что когда-нибудь снова станет цельной личностью… И все это — под музыку Чайковского и Вагнера.
Я включил для него особую терапевтическую программу, иллюстрируемую роликом новостей о последних волнениях на планете, находящейся на самом краю Сирианской империи, где она граничит с Империей Путтиоры. Обитатели Полши, постоянные жертвы набегов той или другой Великих Держав, иногда Сириуса, а иногда Путтиоры, благодаря этому непрерывному давлению на них и напряженной обстановке, из-за постоянно прилагаемых усилий сохранять свою национальную идентичность и самоощущение себя гражданами Полши, выработали в себе лихой, героический, отчаянный национальный характер, которым они издавна славятся. В двух огромных империях (не говоря уж о нашей) полшане известны своей особо трагической и даже склонной к самопожертвованиям натурой. Более благоразумные соседи критикуют их за это, особенно те, кого более крепко прижала пята (простите за выражение) Путтиоры или Сириуса; но ими восхищаются другие, менее прижатые планеты, обычно степень этого восхищения обратно пропорциональна расстоянию от оказывающих давление центров власти. Таким образом, «дело полшан» имеет тенденцию особенно страстно превозносить такие планеты, как Волиен, которые сами давно не подвергались нашествиям.
Войны и резня, которые всегда наводняют Полши, в последнее время прекратились, настолько надолго, что успело вырасти поколение, личный опыт которого сводится лишь к словесным поощрениям Сирианской Риторики, к идеям, генерированным Сирианской Моралью. И этот самый восхитительно храбрый народ заявил Сириусу, что Сирианская Мораль и ее хранители, по определению, должны приветствовать самоопределение планет, справедливость, свободу демократии (и так далее и тому подобное). Потому Полши намерена впредь взять в свои руки управление собственными делами. В то же время эти неустрашимые люди приглашают все соседствующие с Сириусом колонии последовать их примеру — пойти по пути самоопределения, демократии, справедливости, Морали (и так далее и тому подобное). Сириус (в данном случае Консерваторы) следил за всем этим без удивления, потому что мятеж — это и есть то главное, чего они ожидают и что изучают, и не делал абсолютно ничего, воздерживаясь от интервенции вплоть до того момента, когда герои уже дошли до того, что выбрали собственное правительство, которое отбросит Сирианскую Мораль и установит свою. И тогда Сириус зашевелился. Благодаря этой задержке они дали возможность каждой отдельной личности обоего пола, потенциально готовой к подрывной деятельноста, самоопределению, героизму, враждебной агитации, антисирианским настроениям, принятию Морали Полши (и так далее и тому подобное), проявить себя и таким образом допустить, чтобы их арестовали, уничтожили, изолировали, то есть позволили обезвредить возможную оппозицию. По крайней мере, на срок существования настоящего поколения.
