Отец Петра Ильича — Илья Петрович Чайковский.
В это же время начались его первые серьезные занятия музыкой с учителем Филипповым. Петя делал очень большие успехи, но такая напряженная работа — и занятия музыкой, и уроки — была для него непосильной и скоро сказалась на здоровье. Это выражалось не только в его необыкновенной худобе и бледности. Мать Пети Александра Андреевна писала Фанни Дюрбах из Петербурга: «Дети уже не те, что были с вами, в особенности Пьер, характер которого очень изменился. Он стал очень нетерпелив и на каждое сказанное ему не по вкусу слово — слезы уже тут, и ответ готов».
«Петю нельзя узнать — он ленив и ничем не занимается, я не знаю, что с ним делать. Он часто заставляет меня плакать». И еще: «Пьер заплакал от радости, когда получил ваше письмо… Он говорит, что хочет уверить себя, что это сон — его пребывание в Петербурге, что он желает проснуться в Воткинске».
Нервное переутомление мальчика усиливалось и от постоянного посещения театров, куда родители брали с собой сыновей. К сожалению, неизвестно, что могли видеть в театрах дети в то время, об этом не сохранилось никаких воспоминаний. По–видимому, это могла быть только итальянская опера или старинные «волшебные» балеты.
В начале декабря оба мальчика захворали корью. У Николая она не вызвала осложнений. У Петра же начались нервные припадки. Ребенок тяжело заболел, и врачи надолго запретили ему всякие занятия.
В начале мая 1849 года Илья Петрович получил место управляющего Алапаевскими и Невьянскими заводами на Урале, и семья, кроме Николая, уехала из Петербурга. А уже в августе 1850 года Петя снова приехал сюда с матерью и сестрами — Зиной и Саней.
В этом же месяце произошло в жизни мальчика еще одно событие, которое произвело на него сильнейшее впечатление: он был на представлении оперы Глинки «Жизнь за царя» («Иван Сусанин»).
Навсегда осталась у него любовь к музыке этой оперы.
Александра Андреевна была занята хлопотами об устройстве сына в какое‑нибудь учебное заведение. Между родителями шла по этому поводу переписка, причем отец в одном письме напоминал жене, чтобы она не забыла подумать, о занятиях музыкой для Пети: «Грешно бросить начатое доброе дело».
Дом, где помещались приготовительные классы Училища правоведения на Сергиевской ул. (ныне ул. Чайковского).
Вначале хотели, чтобы оба брата учились в Горном корпусе, но потом решили поместить Петра в открытые в 1847 году приготовительные классы Училища правоведения, которые впоследствии образовали с училищем одно учебное заведение. Возможно, тут повлиял совет Модеста Алексеевича Вакара, друга Ильи Петровича, а также и то, что училище это было на очень хорошем счету.
Основанное в 1835 году для подготовки судейских чиновников, оно отличалось первое время необыкновенным для николаевской России мягким режимом. Воспитанники жили и учились здесь в полудомашней обстановке.
Однако спокойная жизнь в училище протекала лишь до 1848 года — начала «мрачного семилетья», которое было наиболее тяжким за все время николаевского режима, когда всячески подавлялась человеческая индивидуальность.
Вести о революции во Франции быстро проникли за стены закрытого учебного заведения, взбудоражили юные умы.
Началось с того, что в 1848 году воспитанник V класса Ямонд, возвратившись из дома после воскресного отпуска, радостно объявил своим товарищам, что Франция стала республикой, что парижане прогнали короля, а трон сожгли. После этого Ямонд «без объяснения причин» был немедленно исключен из училища.
В конце того же года два старших воспитанника III класса князь Гагарин и «польский уроженец» Беликович, рассуждая в кафе–ресторане Лерха за обедом в компании пяти товарищей о деле Петрашевского, «позволили себе высказать довольно резкие суждения по поводу отношения к нему правительства». Далее у одного из воспитанников училища были найдены какие‑то вольнодумные записки.
За крамолу юноши были исключены из училища и сосланы. Князя Гагарина направили служить на Кавказ. з пехотный полк, а Беликовича — в Оренбургский край, где в 1853 году он погиб.
И, наконец, один из правоведов оказался замешанным в заговоре Петрашевского.
Это был В. А. Головинский, двадцатилетний сын генерал–майора. Он не был активным членом группы Петрашевского и на собраниях ее присутствовал всего два–три раза, но были известны его высказывания о том, что надо «освободить крестьян немедленно посредством восстания их против помещиков».
На скамью подсудимых он сел вместе со всеми петрашевцами и был среди приговоренных «к смертной казни, расстрелянием», которую ему заменили отдачей на двадцать пять лет в Оренбургский линейный батальон.
В училище в связи со всем этим коренным образом изменился режим. Директором назначили бывшего рижского полицмейстера генерал–майора Языкова. Старые гувернеры были заменены в большинстве офицерами. Кроме того, появилась новая должность инспектора воспитанников. Ее занял полковник Рутенберг, который был раньше преподавателем верховой езды.
Один из воспитанников приготовительных классов, бывший двумя годами старше Чайковского, В. Мещерский вспоминал о первом своем знакомстве с новым директором:
«Помню, как вчера, его появление к нам в приготовительные классы. Он не вошел, а влетел, как ураган, поздоровался, а затем с глазами навыкате для придания себе вида строгости стал обходить наши классные столы…
Я стоял с руками, положенными на стол. Он подошел ко мне, ударил по обеим рукам: «Как сметь так стоять? — рявкнул он. — Руки по швам!» Другому то же самое сделал, тот расплакался, а затем, сказавши: «Смотрите у меня, вести себя хорошо, а не то расправа будет короткая!» — вылетел из класса… Это было первое впечатление от нового режима…»
А Чайковский, десятилетний, очень «домашний» мальчик, застал этот режим уже установившимся. Впрочем, вначале он чувствовал себя в училище хорошо: в приготовительных классах обстановка несколько напоминала пансион, а главное, он все свои свободные дни проводил с матерью. Однако приближалось время разлуки с нею — дольше середины октября оставаться в Петербурге Александра Андреевна не могла: дома, в Алапаевске, ждала ее семья, маленькие пятимесячные сыновья–близнецы — Модест и Анатолий.
Любовь Пети к матери была огромна. Даже будучи взрослым, он не мог вспоминать о ней без слез, так что окружающие всегда избегали этих разговоров. Неудивительно, что на всю жизнь Чайковскому запомнился день, когда ему пришлось расстаться с матерью.
