Ознакомительная версия.
– Тогда почему он обнародовал лишь часть своего плана?
– Я сейчас думал над этим, – признался Антон Эдуардович. – Промышленность колоний работала в ту пору на пределе возможного, едва давая флоту половину необходимой техники и оборудования. Использование трофейных машин – это вынужденная мера, имеющая, ко всему прочему, множество прецедентов. В начале войны мы сумели удержать ситуацию в ключевых системах только благодаря трофейным космическим кораблям и захваченным у Альянса планетарным машинам. Но о создании новых производств в те годы мы лишь мечтали.
– Тогда я совсем перестаю что-либо понимать!
– Существовал только один способ быстро наладить сложное производство новой боевой техники. Нужно было взять за основу уже проверенную временем модель механизма, желательно универсального, неприхотливого, способного не только воевать, но и строить, и совершить роковой шаг, ведущий за грань разумного риска, – позволить машинам, без контроля и препонов со стороны людей, наладить серийный выпуск необходимой техники.
– То есть адмирал пошел ва-банк? – глухо уточнил Кирсанов.
– Иного сценария событий я не вижу. Мы находились на грани поражения, при всем мужестве и героизме защитников Дабога, Элио, Стеллара и Кьюига, наши силы таяли, а натиск вражеских армад лишь нарастал. На некоторое время их остановило первое применение аннигиляционной установки «Свет». Сотни кораблей в один миг превратились в потоки излучения и бесформенные обломки. Погибли практически все суда с обеих сторон. Это дало нам время реорганизовать оборону стратегически важных планет. Но промышленность Альянса превосходила нашу, и вражеские флоты восполняли потери в десятки раз быстрее, чем мы. Чтобы выстоять при новой атаке, требовалось чудо. По крайней мере, тогда мне казалось именно так.
– Чудо в виде внезапного пополнения? Да, я помню, – Новак кивнул в ответ своим же словам. – Десять бригад колониальной пехоты, два новых флота – они ударили внезапно, атаковали уже захваченные Альянсом планеты, создали очаг напряженности в глубоком тылу противника, оттянули на себя все силы, предназначенные для штурма развитых колоний. Значит, это и были машины, созданные машинами? Их подвиг увековечен как пример самопожертвования, они измотали, обескровили ударные силы Альянса, сорвали готовившееся наступление, и сами погибли, не вернулся никто – ни один корабль, ни один боец.
– Зато мы уцелели. Боевой дух в колониях поднялся, и адмирал был бы глупцом, политическим самоубийцей, объяви он, что эти герои – всего лишь ненавистные машины.
– Господа… – Кирсанов на секунду замялся, но затем все же спросил: – А почему вы только сейчас узнаете многие факты?
Вербицкий усмехнулся.
– Я не всегда был адмиралом. В те годы я командовал только самим собой и вверенной мне машиной. Знаешь, – он тепло, по-отечески посмотрел на Андрея, – большинство выживших из моего поколения, принявшего первый удар, а их на самом деле можно сосчитать по пальцам, сейчас адмиралы, президенты, крупные политики. А в ту пору мы были мальчишками, солдатами, живущими от боя к бою, вне политики, вне государственных тайн, – нам отдавали приказы, и мы исполняли их, не зная, кто вернется из боя, а кто нет.
– Извините.
– Глупо извиняться. Ты ведь в те годы тоже не думал о проблемах искусственных интеллектов, бегал по стылым казематам Форта Стеллар сопливым мальчонкой, верно?
– Да.
– Тайны того времени долго оставались уделом горстки посвященных, – согласился с Вербицким Новак. – Это теперь, когда они грозят выйти боком уже новым, рожденным в конце войны поколениям, мы вынуждены распутывать змеиные клубки прошлого.
Кирсанов вдруг приумолк. Только сейчас он с внезапной дрожью понял необратимость совершенного поступка. Нет, он не жалел о нем, не каялся в душе, но, попав на другую планету, оказавшись в обществе людей легендарных, облеченных властью влиять на судьбы миров, он вдруг понял, насколько разнятся между собой планеты-победители; узкий, унылый, серый мир, ограниченный подземными уровнями Форта Стеллар, внезапно распахнулся навстречу рассудку совершенно новыми красками, впечатлениями, иной степенью свободы и совершенно другой мерой ответственности…
Секундный страх и замешательство обожгли, помутили рассудок.
– Значит, я, по меркам Стеллара, – предатель? И уже больше никогда не вернусь в Форт?! – невольно вырвалось у него.
– Андрей, есть разница между судьбами людей. – Вербицкий встал, машинально заложив руки за спину. – Кого-то жизнь выталкивает вперед, в стремнину обстоятельств, кому-то дает шанс провести свои годы в относительном покое. Я сейчас, глядя на тебя, вспомнил свою молодость. Думалось ли мне, что по окончании академии астронавтики я попаду на войну, стану свидетелем гибели планет и народов, что порой от одного моего действия, от скорости реакции, от моей решимости будет зависеть судьба миллионов? Я скажу тебе откровенно – нет, не думал. И не был готов к подобному. Ломался, много раз ломался, думал: почему я? Сгорало все внутри, но потом возрождалось. Такая лютая ненависть, такое неистовое, черное желание жить, только ради того, чтобы мстить, воевать, но ты знаешь, – он обернулся, внимательно взглянул на Кирсанова, – прошло и это. Мы с адмиралом Воронцовым разные. Осуждать его не возьмусь. Не знаю, как сам поступил бы, когда все висело на волоске и до гибели колоний оставался шаг, миг. Первое применение установки «Свет», тайное внедрение в войска подразделений, сформированных из носителей искусственного интеллекта, – это шаги по кривой тропе войны, шаги к нашей победе, к тому шаткому миру, что существует сейчас.
– Миру, который вот-вот рухнет, – произнес Новак.
– Да, – резко ответил адмирал. – Поэтому, Зигмунд, я и говорю о людях. Воронцов выиграл войну, сумел удержать армады Альянса в глобальном противостоянии. Но он породил своими действиями проблемы, которые неспособен решить в условиях мирного времени. Он бросил на произвол судьбы десятки миров периферии. Стал диктатором. Он не приемлет новую реальность, по-прежнему живет психологией войны и ждет, когда необдуманные действия черных археологов, промышляющих на карантинных планетах сбором оружия и техники, пробудят дремлющего внешнего врага. Тогда адмирал снова окажется в своей стихии, и опять Обитаемая Галактика будет лежать у его ног, распластанная, беспомощная, зависимая от воли Верховного Главнокомандующего.
– Этого нельзя допустить, – Андрей, слушая Вербицкого, не переставал поражаться спокойному мужеству адмирала. От слов Антона Эдуардовича мороз драл по коже, а он говорил уверенно и веско, не страшась грядущего, будто призрак новой Галактической войны не пугал, а лишь настораживал его.
Ознакомительная версия.
