Я напала на Андрея, до смерти напугав его девушку, но он отбил атаку. И черт с ним, подумала я тогда, уходя.
Сегодня я понимаю: покидая Андрея, я была стопроцентно права, так родилась моя новая личность. Но в тот момент я кляла себя, ненавидела, не понимала, как могла бросить любовь всей своей жизни? Какая я после этого женщина?!
В тот тяжелый момент я решила, что никогда себе этого не прощу. Улетела в Австралию, стала актрисой, благополучно загубив карьеру. Начала пить, принимать наркотики, разбила две тачки, заработала нервный срыв. Много лет прожила впустую. И вновь увидела Андрея, только когда он превратился в скелет.
Я тосковала по нему во время разлуки. Мне не хватало пощечин. Чудовищно не хватало. Иногда я становилась перед зеркалом и била себя по щекам, воображая, будто моя рука — это рука Андрея. Начала вновь заниматься карате и на тренировках намеренно пропускала удары в лицо.
Со временем жажда пощечин прошла. Я приняла свое помешательство, смирилась с этим отклонением в психике. Разобралась в себе. Без психиатров. Теперь я знаю, что стремление играть в Секс и Смерть с сильным мужчиной, который бил меня по лицу, — симптом неустойчивой психики. Знаю, что я — ненормальная, просто умею это скрывать.
Я.
Ненормальная.
В сто сорок лет жизнь только начинается…
…Так я всем говорю.
После разрыва с Андреем, после долгих лет алкоголизма и наркомании я решила взяться за ум, остепениться. Почистила организм, простила себя, накупила одежды в классическом стиле, выровняла оттенок седины, сделав ее чуть привлекательней.
Поступила в университет, где доучилась до бакалавра математических наук, затем — до бакалавра наук исторических. Взялась было за диссер по морской биологии, но забросила это дело. Еще немного попутешествовала. Потом пошла работать школьным учителем — лет на двадцать посвятила себя работе с детьми в нескольких независимых средних школах Соединенного королевства. Преподавала историю и политологию, организовывала экскурсии. В какой-то мере даже такая работа заводила, бросала вызов. Но потом и она наскучила; интриги коллег стали откровенно бесить, и я ушла из системы образования.
К тому времени я постарела, серьезно — мне шел сто сорок третий год. Но мне нравился образ слегка пожилой женщины. Мои суставы сохранили подвижность, я могла пробежать милю за четыре с половиной минуты; могла выполнить жим штанги лежа — без разницы, сколько и какого веса блинов мне накидают на гриф; могла без устали проплавать час. Удовлетворить сразу двоих мужиков за ночь — не проблема, хоть удовольствия это мне почти не доставляло, да и случались такие оргии редко. Самый мелкий шрифт по-прежнему читался без очков, а память о происходящих со мной событиях записывалась на новенький мозговой имплантат.
Однако с уникальностью я распростилась. Мир тогда переживал бум искусственного омоложения (год от года цена на курс лечения падала и вскоре стала доступной даже среднему классу). Я только оставалась старейшей из омоложенных, хотя кому какая разница?
Впрочем, в омоложении была своя прелесть: я и подобные мне стали откровением для самих себя. Нам ничего не стоило встать на сноуборд, скатиться с горы, переломав себе руки-ноги, а потом залечить все за месяц. Мы радовались жизни, веря, что натуралы — низшие существа, и выходили по ночам тусоваться, пересекались с подростками на стадии бунта. Нам казалось естественным дать преступнику второй шанс. А молодежь… они вообще ничего собой не представляли, даже на базовом уровне. Позабыв о целлюлите, морщинах, дряблых мышцах и скрипе в суставах, старики заняли место подростков, опустив тех до уровня новорожденных.
Так им, заносчивым козлятам, и надо.
Оставив учительство, я несколько лет жила себе в удовольствие (не вдаваясь в излишества). Потом во мне таки проснулась сознательность, погнавшая меня работать в Фонд защиты детей. Прослужив там девять лет, я возглавила благотворительную организацию «Поможем Африке». У меня получалось. На волне эйфории я обратилась в криогенное хранилище и забрала Питера — его разморозили, он родился, и я стала мамой.
Одновременно я обрела работу, сына и здравый рассудок: забота о Питере плюс руководство ведущей благотворительной организацией — равняется?.. Либерально-гуманитарный идеалист-трудоголик с ребенком на шее.
Моим домом стал Йоханнесбург, но сеть офисов раскинулась по всему миру. Поначалу я кормила Питера грудью, однако на конференциях и совещаниях это здорово отвлекало. Я наняла нянечек, которым доплачивала за кормление (они принимали таблетки, стимулировавшие выработку молока). Не кормить же ребенка химией! Натуральное всегда лучше. Мне нравилось поручать Питера разным кормилицам, нравился запах и вид полных грудей, которые сосал мой малыш.
А как трогательно Питер кричал, как забавно. Вот он славный, довольный — прямо хочется вылизать его, зацеловать, утю-тю. Но вдруг что-то пугает этот комочек смеха и радости, или он становится голоден, замерзает, перегревается… Тогда мой малыш орет благим матом, краснеет, багровеет. А дашь титьку — сразу же умолкает. Порой плач все равно не прекращался, Питер ревел и ревел, умиляя меня сильным, необузданным гневом.
Материнство сделало меня более скромной, и даже приземленной. Обогатило. Женщинам, которые еще не обзавелись ребенком, советую: поторопитесь. Забота о детях меняет, поверьте, пусть и длится она всего пару лет.
Но время я выбрала неудачное — совмещать заботу о сыне и работу получалось с трудом. И почему я не решилась разморозить Питера раньше? В жизни бывали периоды, когда мне случалось проспать до обеда, а потом весь день сидеть на диване, тупо уставившись в «ящик». Заведи я ребенка тогда, мы бы дольше оставались друг с другом: гуляли бы в парке, катались бы по полу, собирали бы игрушечную железную дорогу; может, даже ходили бы в кино на детские фильмы. Как мне этого не хватало!
Во мне пылала искренняя страсть к работе, желание сделать мир лучше. А любовь к Питеру замкнулась на самой себе, обратилась в непоколебимое желание обеспечить достойную жизнь будущему поколению: искоренить нищету, детскую смертность, коррупцию… я хотела спасти Африку, стала, не побоюсь этого слова, идеалистом. Но какой ценой!
Приходилось много путешествовать по Африке, Америке и Европе. Питер не видел маму неделями. Даже в Фисе работы было столько, что на сон оставалось часа три-четыре, а когда я выкраивала свободное время — в два или три утра — Питер уже крепко спал. Я тихонько будила его, качала на руках, расставляла игрушки у него на кроватке, чтобы он поиграл.
