— Что ж, еще одна «совершенно секретная» штучка, о которой мне не положено знать, — вздохнул Корси. — По счастью, забыть об этом не составит никакого труда.
— Хорошо, давай обратимся к другому. Мы разработали новый тип бутылки для хранения воды на кораблях. Она изготавливается из алюминиевой фольги и может сплющиваться от своего основания наподобие тюбика для зубной пасты, таким образом подавая воду в рот пьющего.
— Но пластиковая мембрана, сжимаемая давлением воздуха удобнее и весит меньше…
— Ну конечно же! Но трубка из фольги уже принята как стандарт для рационов в виде паст. Единственная новизна в том, что предложено использовать ее и для хранения воды. Это поступило к нам от лоббиста «Кан-Ам Металлз», при поддержке пары сенаторов с Северо-запада Тихоокеанского побережья. Можешь предположить что мы с ним сделали.
— Пожалуй, начинаю понимать, куда ты клонишь.
— Что ж, тогда я закончу как можно быстрее, — заявил Вэгонер. — Все дело в том, что разваливается существующая сейчас структура космических полетов. Она устарела, чрезмерно перегружена, ни на что не годна. Вся сфера деятельности — в полном стазисе. Нет. Даже хуже — откатывается вспять. Сейчас наши корабли должны быть куда как стремительнее и совершеннее, способны нести большее количество груза. Мы должны были уже покончить с различием между кораблями, совершающими посадки на планеты и теми, что только перелетают от одной планеты к другой.
Весь вопрос в ИСПОЛЬЗОВАНИИ планет для чего-нибудь — чего-то, кроме исследований, что имело бы отношении к созданию поселений. Но напротив — этого больше никто не обсуждает. И наши шансы на создание поселений с каждым годом все меньше и меньше. Ассигнования постоянно урезаются. Становиться все труднее и труднее убедить Конгресс, что космические полеты на что-то пригодны. Практически невозможно убедить Конгресс в том, что фундаментальные исследования в конце концов приносят прибыль. Конгрессмены переизбираются каждые два года, сенаторы — каждые шесть лет. Вот примерно тот срок, в пределах которого они готовы заглянуть в будущее. Предположим, мы попытались бы объяснить им те фундаментальные исследования, которые мы проводим? Да мы просто не сможем. Все засекречено.
И наконец, Сеппи. Возможно, это лишь говорит мое собственное невежество. Даже если и так, мне с ним и жить. Я считаю, что к настоящему времени у нас должен иметься хоть какой-то, хотя бы слабый, ключик к МЕЖЗВЕЗДНОМУ двигателю. У нас должна быть хотя бы модель — не имеет значения, сколь неуклюжая. Пусть столь же неуклюжая, как ракетка, запускаемая Четвертого Июля в сравнении с двигателем Каплинга. Чтобы хоть был виден принцип. Но у нас и этого нет. Я думаю, мы просто отказались от звезд. Никто из тех, с кем я говорил, не считает, что мы их вообще когда-нибудь достигнем.
Корси встал и легким шагом подошел к окну. Остановился, став спиной к сенатору, словно пытаясь рассмотреть пустынную улицу сквозь плотные, не пропускающие света, шторы.
Для привыкших к пламени глаз Вэгонера он представлялся не более, чем тенью. Неожиданно сенатор подумал, возможно уже в двадцатый раз за последние полгода, что Корси, наверное, даже рад выбраться из всей этой каши, несмотря на приклеенный ему теперь ярлык неблагонадежного. И затем, наверное, тоже в двадцатый раз, Вэгонеру вспомнились бесконечные проверочные слушания. Океаны фальшивых свидетельств и слухов. Свидетелей без лиц и имен. Шумиха в прессе, когда обнаружилось, что еще в колледже, Корси жил в одной комнате с человеком, в прошлом являвшимся членом МСРЛ.[2] Обвинение в сенатском комитете одним из наемных конгрессменов Мак-Хайнери. Снова слушания, бесконечные огневой вал поношений и ненависти. Письма, начинавшиеся «Дорогой доктор Корсетс, Вы — задница» и подписанные «Настоящий Американец». Уйти от всего именно таким образом оказалось еще хуже, чем просто переносить все это, невзирая, насколько стоически большинство твоих друзей-ученых впоследствии сохраняли с тобой дружеские отношения.
— Должно быть не я первый говорю тебе подобные слова, — обернувшись, произнес физик. — Блисс, я тоже не думаю, что мы когда-нибудь достигнем звезд. И я не так уж и консерватор, как большинство ученых. Мы просто живем не достаточно долго, чтобы стать расой, путешествующей меж звезд. Смертный человек, ограниченный скоростями ниже скорости света так же не приспособлен к межзвездным путешествиям, как мотылек — к пересечению Атлантики. Конечно, мне жаль, но я действительно верю в это.
Вэгонер кивнул и отложил эту речь в сторону. Вообще он ожидал услышать даже меньше, чем сообщил ему Корси.
— Но, — произнес Корси, забирая свой бокал со стола, — но нет ничего невозможно в том, чтобы усовершенствовать МЕЖПЛАНЕТНЫЕ перелеты. Я согласен с тобой, что и они приходят сейчас в упадок. Я подозревал что дела обстоят именно так. И твое появление здесь сегодня вечером подтвердило мою догадку.
— Так почему же это происходит? — спросил Вэгонер.
— Потому что научный метод более не действует.
— ЧТО! Прости меня, Сеппи, но это все равно что услышать от епископа будто христианство стало не жизнеспособным. Что ты хочешь этим сказать?
Корси грустно улыбнулся.
— Может быть я чересчур драматизирую. Но все действительно так. В существующих условиях научный метод является тупиком. Он зависит от свободы доступа к информации. А мы намеренно покончили с ней. В моем бюро, когда оно еще являлось моим, мы редко знали, кто именно работал над данным проектом в какое-то определенное время. Мы редко знали, имеется ли еще кто-нибудь, дублирующий эту работу. И мы никогда не знали, не дублируется ли данная работа в каком-нибудь другом отделе. Все, в чем мы могли быть уверены, так только в том, что множество людей, работавших по сходной тематике, штамповали на своих результатах гриф «СЕКРЕТНО». Потому что такой путь считался наилегчайшим, способным не только предотвратить попадание работ в руки русских, но и держать вне всяких подозрений своих работников. На случай, если вдруг правительству придет в голову идея проверки. Как можно применить научный метод к проблеме, когда запрещено ознакомиться со всеми данными по ней?
А есть еще и когорта ученых, работающих сейчас только на правительство. Те несколько первоклассных ученых, работающих у нас, просто изведены режимом секретности. И постоянным подозрением, сконцентрированным на них именно потому, что они ЯВЛЯЮТСЯ доминирующими в своих областях. Отсюда, практически все что может просочиться от них, может иметь особую ценность. И поэтому у них уходят годы на решение того, что обычно представляло собой весьма простые проблемы. Что же касается остальных… Что ж, наш персонал в бюро Стандартов практически почти полностью состоял из ученых-третьеразрядников. Кое-кто из них действительно — весьма упорные и терпеливые люди. Но они недостаточно храбры и еще в меньшей степени обладали воображением. Практически все свое время они проводили, механически следуя рецептам «поваренной книги» — рутине научного метода. И все меньше, с каждым годом, могли выдать что-то ценное.
