сопротивлялась не долго, и, протестующе шипя, уползла в переборку.
Когда я входил в рубку, на мне пересеклись взгляды всех троих бодрствующих членов экипажа. И не сказать, кстати, что в этих взглядах читалась радость от возможности лицезреть меня во всей моей красе.
Во взглядах этих изумление неумолимо сменялось растерянностью, густо замещенной на страхе.
— Ага, — злорадная мысль возникла у меня сама собой, — чует кошка, чьё мясо съела.
Только вот в этом случае наказание, ожидающее этих хмырей, будет гораздо более жёстким, нежели наказание проштрафившегося домашнего животного.
И они, похоже, полностью отдавали себе отчёт в этом. Я это понял, когда они, все трое, как по команде, потянули дрожащие пальцы к табельному оружию.
Я с кривой усмешкой наблюдал за их конвульсивными движениями, не предпринимая пока никаких действий.
А что дёргаться, если на всех на нас надеты высокотехнологичные доспехи, защита которых укреплена полями отторжения?
Тем более, что те полугражданские пукалки, заряды которых сейчас растекались по плёнке наших защитных полей ни при каких раскладах не могли преодолеть защиту.
Некоторое время они с остервенением жали на спусковые сенсоры своих излучателей, но, убедившись в том, что смысла это никакого не имеет, просто застыли в своих креслах.
И на лицах их проступил неподдельный ужас. Они ожидали того, что я сейчас со зверским выражением лица на них наброшусь, и натурально головы им по-откручиваю.
Но я то был уверен в том, что пока корабль на абордаж никто не взял, головёнки этим субчикам я в любой момент по-отшибать смогу.
А потому я скроил приторную физиономию и начал разговор:
— Судя по вашей реакции, вы надеялись, что я до вас не доберусь… — и сделал выражение своего лица ещё более дружелюбным.
Но, похоже, это моё дружелюбие напугало их аж до судорог. По крайней мере у того, что сидел справа от меня, начал дёргаться левый глаз.
А тот, что сидел прямо напротив попытался выдавить из себя какие-то слова, но в результате мой слух уловил какой-то нечленораздельный хрип.
— Значит так, господа пилоты, — я сменил голос и теперь в нём позвякивал металл, — ваши судьбы теперь зависят только вашего желания поделиться со мной нужной мне информацией.
Ну и лицо моё тоже сменило выражение на более устрашающее.
— Готовы ли вы со мной ею поделиться? — я вопросительно приподнял правую бровь, — Или вас нужно дополнительно простимулировать?
И тут пол под нами едва ощутимо качнулся, и всё как-то неуловимо поменялось. Так бывает, когда корабль выходит из гипера в обычный космос.
Ответ был для меня несколько неожиданным:
— Мы уже в обычном пространстве! — это прорезался голос у того, кто сидел от меня левее, — и ты сдохнешь, сдохнешь, сдохнешь!
Он вскочил с кресла и обличающим жестом ткнул в направлении меня указательным пальцем.
В голосе его сквозили истерические нотки, а в глазах разгорался огонёк безумия.
Надо же, какая у него оказалась хрупкая и ранимая натура… При первом же стрессе кукуха поехала… И как это его до полётов то допустили то с такой неустойчивой психикой?
Ну да ладно, допустили, и хрен с ним… А то, что крыша у него прохудилась в самый неподходящий момент, делает его совершенно бесполезным для нас.
Хотя, нет, не совсем бесполезным, это я немного утрировал. Разговаривать с ним сейчас действительно, уже не о чем. Но он нам всё равно поможет.
Его судьба станет уроком для оставшихся двух его подельников.
На его примере они увидят, что шутки закончились, и лучше отвечать на мои вопросы быстро и исчерпывающе.
Иначе…
— Так вы отказываетесь отвечать на мои вопросы? — я постарался сконструировать поистине людоедскую улыбку.
— Да! Да! Будь ты проклят! Ты сдохнешь! Сдохнешь! Сдо… — это истерическое словоизвержение я прервал самым радикальным образом.
Голова оратора разлетелась мелкими красно-серыми ошмётками по помещению. Ещё бы, армейский излучатель, это штука внушительная. И результаты его использования по незащищённым целям могут серьёзно поразить воображение.
Я обернулся к двоим, оставшимся в живых. Они сидели с застывшими лицами, по которым медленно стекало то, что совсем недавно было мозгом их товарища.
— Ну так что, — я устало улыбнулся тому, что сидел напротив, — говорить то будем? — и подмигнул ему, для того, чтобы он думал, что я наглухо оторванный маньяк, и происходящее для меня не более, чем забавная игра.
— Б… Б… Будем, — сказал он полузадушенным голосом, бегая взглядом по сторонам.
— Не иначе, как будет тянуть время и врать, как сивый мерин, — такой вывод следовал из того, какие невербальные сигналы подавали его глаза и поза.
Сигналы эти полностью противоречили его словам, что меня, в общем-то, и не особо удивило.
— Истер, — я обернулся к подруге, которая смотрела на меня несколько осуждающе, — сможешь проконтролировать правдивость?
Всё таки, то, что я заставил повредившегося умом пилота пораскинуть напоследок мозгами, её немного расстроило. Хотя, до неё, кажется, брызги и не долетели.
— Смогу, — вздохнула она, — недовольно косясь на лишённый головы труп.
— Ну, тогда начнём, — я снова обернулся к тому, что сидел по центру, — только предупреждаю, что враньё и недостаточная откровенность могут очень плохо сказаться на вашем здоровье. Вплоть до летального исхода.
— Я п-п-понимаю, — выдавил из себя мой невольный собеседник, хотя глазки его бегать не перестали, из чего я сделал вывод о том, что он не верит в наши способности установить степень его правдивости. А зря.
Ну да ладно, моя совесть чиста, я его предупредил…
— И вас это тоже касается, — кивнул я второму, — так что готовьтесь облегчить душу.
Мы с Кириллом на ходу согласовали список интересующих нас вопросов, развели этих бедняг по разным углам, и, повесив над каждым из них акустическое поле, приступили к интервью.
Акустическое поле, как вы понимаете, было использовано для того, чтобы ни один из них не слышал ответы товарища.
Допрос длился около получаса.
Что я могу сказать? Они юлили, врали, кричали от боли, потому, что за враньё я, вернее Боня по моей просьбе, заставлял их испытывать боль. Боль невообразимую, запредельную, жуткую.
Поэтому процент вранья минут через десять снизился до приемлемой величины в десять-пятнадцать процентов.
Но, как вы понимаете, меня могла устроить только их стопроцентная откровенность.
Поэтому приходилось некоторые вопросы задавать по нескольку раз, сравнивать показания обоих допрашиваемых…
Картина вырисовывалась интересная, и, в
