Мамаша с тремя детьми. Молоденькая, симпатичная блондинка. Младший привязан на животе большим платком, как у нас носили до Большого Преобразования в деревнях. Девочка лет четырех идет, крепко держась за мамину руку. И еще карапуз, годика два, сзади ковыляет, самостоятельный – то в клумбу залезет, то подберет что-нибудь. Мамаша идет, улыбается мечтательно, на детей как будто даже и не смотрит.
А нет, четверо детей у нее! Пацан лет семи догнал, в руках – целый букет из ледяных коричневых палочек мороженого. Раздает всем – сестре, маме... карапуз уже ковыляет с криком – как же, вдруг ему не достанется.
«Ракушка». Оригинальное здание такое. Сделано в виде огромной раковины, рубчатые стены переливаются перламутром. Это ресторан, недорогой, государственный... можно было бы зайти, да что-то мне боязно. Я вообще стараюсь никуда особенно не заходить.
Целая компания – четверо ребят, двое девчушек, самому старшему, наверное, и восемнадцати нет – с хохотом и гвалтом вываливается из «Ракушки». Девушки обе очень симпатичные, а одна одета так оригинально: алое полотно перекинуто через плечо, обернуто вокруг тела два раза и свисает с одной стороны, а со второй – нога очень высоко обнажена. Даже описать трудно, но смотрится красиво. А вторая просто в черном топе на тонких бретельках и в белой юбке. И хохочет так заразительно, что я невольно начинаю тоже улыбаться.
На море, наверное, идут, купаться? Нет... пошли вдоль набережной. Просто так.
Перед «Ракушкой» на площади всегда торчат несколько художников – тут вид очень хороший на горы, да и на море тоже. Ну и вообще здесь у них такое место, где они привыкли собираться. Я пристроился за плечом у одного – он работал какими-то странными светящимися красками, выдавливая их из длинных узких тюбиков, похожих на карандаши. Горы на его полотне поднимались – те же, но словно в другом измерении, сияющие какие-то, фиолетово-синие... вот на таких вершинах, наверное, и живет Цхарн. Я пригляделся к художнику – немолодой уже мужик, морщинки у темных глаз залегли. Волосы стрижены коротко. Да и не художник он, наверное, не профессионал. Я уже понял, что в Коринте профессионалов-художников, композиторов, писателей очень мало. Эстарг, наверное, просто развлекается, пока свободное время есть.
Глупо это, наверное... Нецелесообразно как-то.
Интересно, зачем он здесь сидит – по идее, если рисовать с натуры, так нужно ее стараться поточнее скопировать. А так, как он, можно и дома рисовать...
Может, здесь просто ему привычнее? Атмосфера, друзья рядом. Я обошел, не приближаясь, других художников – эти просто горы изображали, и у каждого получалось совершенно по-своему. И та же линия, вроде бы, и краски те же, и выполнено все вполне профессионально. Но вот общая атмосфера каждый раз – другая.
И не та, что в реальности, на самом деле. Ведь на самом деле мир трехмерный. А может, и четырех, и шестимерный. И солоноватый свежий воздух, и голоса, и смех, летящий издалека, и мерный, едва слышный рокот прибоя, и вот это дрожащее марево, чуть искажающее великолепную строгую линию гор... Все это буквально просто невозможно передать на бумаге. Ведь бумага – плоскость, а проекция на плоскости всегда отличается от самого предмета. Как ни старайся. И однако – в каждой картине чуть по-другому, но тоже присутствует и воздух этот, и запах, и смех... вся эта жизнь. Как они добиваются этого?
Тьфу ты, Цхарн, ну у меня и мысли пошли... скоро, видно, искусствоведом заделаюсь.
На другом краю площади женщина играла на скрипке. Я постоял немного, послушал. По-моему, она импровизировала. Но хорошо получалось.
Скрипка, тень от здания ложится синим углом, ярко вычерченные вечерним косым лучом ровные трещинки ретанового тротуара, воздух прозрачен и высвечен до самой высоты...
Люди навстречу. Пожилая пара. Похожи друг на друга, как брат и сестра, но по-другому все-таки... женщина очень красивая. Старая, белые волосы забраны в узел на голове, стройная, легкая – красивая. Здесь не принято красить седые волосы, да и зачем – разве старость не прекрасна сама по себе? Пожилые супруги – одного роста, и выражение глаз одинаковое, и улыбки, и полная согласованность, слитность движений. Столько лет вместе прожить – но этого мало, не просто прожить, а в любви. Это же видно сразу...
Компания расселась в кружок прямо на ретане. Гитару передают по кругу, каждый поет строфу -и дальше. Я остановился, прислушался... а, это любимое местное развлечение, петрика, песня с продолжением, каждый сочиняет кто во что горазд.
Я спою про то, про это,
И про все вам расскажу.
Прилетает к нам комета,
На комете я сижу.
Парень передал гитару следующему. Тот задумался на мгновение, ударил по струнам.
Сидит птица на суку
И кричит кукареку,
А кому какое дело,
Что в дупле сидит ку-ку.
Следующей гитару взяла девушка. Запела тоненьким голоском.
Из дупла вылазит дэггер,
Страшнее мировой войны,
Только дэггера увидел,
Как наделал я в штаны.
По кругу пронеслось одобрительное хихиканье. Гитара перешла дальше.
Тут я в дэггера с тоски
Бросил грязные носки.
Дэггер только их понюхал -
Разлетелся на куски.
На меня стали посматривать, и я с сожалением зашагал дальше. Интересно, чем эта петрика кончится...
Очень уж тема специфическая попалась. Про дэггеров. Это такие, говорят, сагонские биороботы, их на самом деле никто не видел, даже в фильмах их в натуральном виде не показывают. Они вызывают панический ужас одним своим видом. Частушки дурацкие, конечно, но на ходу лучше трудно сочинить. А все же не совсем понятно мне, что им так интересно в этих частушках... у нас бы если и сочиняли – то о другом.
Вон автомат стоит с мороженым... взять, что ли, порцию себе.
Все равно потом приходится возвращаться домой. И наступает вечер.
А вечером тоска особенно сильно подступает. Такая тоска, что ничего уже не хочется, и ничего не нужно. И если вспомнишь вдруг Арни и Таро, можно хоть поплакать – стесняться тут некого. Но иногда даже и воспоминания не идут, просто – тошно.
Даже не объяснить, почему тошно. Просто – все плохо. Все. Ведь я все предал, все идеи наши предал и забыл. Живу у врагов, жру их пищу, на их деньги живу. На подачки. Все бросил, все забыл, чему меня учили. И даже не жалею об этом, не хочется мне назад.
Хоть бы раскаяться по-человечески, захотеть обратно. А ведь не хочется... знаю, что Цхарн теперь никогда меня не примет... да может, и нет никакого Цхарна. Может, это нам врали...
А что тогда есть?
