– Он наш. – Зоран Чолич встал. – Пойду кликну Брэндона. Мало ли что.
Сергей вывел на экран камеру бункера. Она была освещена. Шлюзование закончилось, но люди в челноке не подавали никаких признаков жизни.
– Эй, кто там! – сказал в микрофон второй пилот. – Не хотелось бы вскрывать обшивку резаком. Может, сами выйдете? Вы кто?
После внушительной паузы он услышал:
– А вы сами кто?
Очень правильный вопрос, подумал Ники. Что на него ответить? Частная экспедиция, на боевом корабле?.. Вряд ли в челноке собрались одни идиоты.
Кто поверит в такое?
– Мы с Земли, – сообщил второй пилот. – Но к армии не имеем отношения. Летим домой. Нам показалось, у вас проблемы.
– Да?.. Почему вы так решили?
Тин заметил, что недоверчивый тон говорившего смягчился. И появились нотки бравады. Нормальная мужская реакция.
– Извини, друг. Если хочешь болтаться в космосе, без горючего, – только намекни. Ты имеешь право. Кислорода у тебя еще на два часа.
– На два с половиной.
В челноке дали команду открыть люк. И альтернативный экипаж с интересом ожидал, кто же выйдет.
Вышел бритый наголо детина в полосатой робе. Уверенный взгляд. Улыбка до ушей. Наверняка за сорок, но здоров как бык.
– Мать честная! – ахнул Чолич. – Беглый каторжник! Ну и рожа…
Поймав ироничный взгляд капитана, второй пилот растерянно потер шею.
Ну вот, усилия, что называется, увенчались большим успехом. И на корабле неожиданно появился еще один умник.
Или несколько?
– Сколько с тобой людей? – спросил Ники.
– Успокойтесь, я один. Хотя есть буду – за троих!
– Этот не пропадет, – сказал капитан. – Как же ему удалось сбежать?
Попав в жилую часть корабля, гость заявил, что умирает от голода.
Мэй решила накормить его в кают–компании, где вновь собрались все, кто был свободен от вахты.
За вторым блюдом каторжник представился:
– Я Ахиллес Ковак. Была одно время жуткая мода на мифологические имена. Для друзей – просто Хилл.
– Судя по твоему костюму, – начал Зоран, – ты был не на курорте. А за что загремел?
– Вы не поверите – за ерунду!.. И рассказывать стыдно… Для нормального, просвещенного человека мой поступок не является преступлением, я точно вам говорю. Можно долго спорить об относительности моральных принципов, но ведь существуют же – незыблемые гуманистические ценности, попрание которых недопустимо!
Ники внимательно рассматривал беглеца.
Такое впечатление, что Хилл Ковак сидел в одиночке, раз так изголодался по слушателям. Или же он демагог по натуре – что гораздо хуже. Вряд ли каторжник скажет правду о том, за что был приговорен. Все твердят, что страдают напрасно.
Что же он за человек?
Сбежать с планеты–рудника, с планеты–каторги – не каждому по силам. В прошлом Ковак явно имел отношение к космическим полетам.
– А почему ты не подавал сигнала бедствия? – спросил его Ники. – И почему хотел уйти от нас?
– Я был уверен, что вы энтойцы и ищите меня, чтобы вернуть назад, – во весь рот улыбнулся каторжник.
Где, возможно, твое настоящее место, подумал Тин.
– И ты предпочел умереть?.. – удивился Чолич. – У тебя не было шансов!
– А я удачливый!
Ники улыбнулся.
Мэй взглянула на него.
И второй пилот, кивнув ей, опустил веки.
Глава тринадцатая. НАСТОЯЩАЯ МУЖСКАЯ ВЕЧЕРИНКА
«Выпить на планете Грамм было негде. И нечего. Сухой закон. Такой сухой, что даже банка пива могла обернуться для нарушителя пожизненным заключением. Последних самогонщиков тут вывели триста лет назад, когда население Грамма насчитывало около пятисот человек.
Планета закоренелых трезвенников. Рехнуться можно.
Однако с местными традициями принято считаться. Всяческую дурь нужно было оставлять на орбите. И проходить контроль на наличие алкоголя в крови. Или еще чего.
Тому, кто пытался обойти антиалкогольный закон, грозили чудовищные санкции, в числе прочего – лишение визы, на веки вечные. И ему, и компании–грузополучателю. Зачем такие строгости, никто не знал. Закон не комментировался. Ну и все, кто летал сюда по долгу службы, молча, скрежеща зубами, сносили это издевательство.
А спрашивается – почему? Грамминий… Редчайший природный минерал. Основа супертехнологий и все такое…
Во время полета – сухой закон. И на «берегу» – сухой закон. Три дня в увольнении, твердая почва под ногами и – ни грамма! Грамм называется…
Думаю, что и в этот раз мы бы стерпели. Не впервой. Но случилась у нашего капитана заминка с документацией. Запрос туда, запрос сюда… Бюрократия… И пока сигнал дойдет… Обычные три дня под разгрузкой–погрузкой обернулись двумя неделями. Вот так.
Мы всюду ходили вдвоем, я и мой одноклассник, а ныне еще и напарник, вахтенный бортинженер Дионис Грецки.
В гостинице мы взяли номер на двоих, подешевле. И почти не вылезали из него, пялясь в экран. Поскольку этот чертов Грамм был у нас в печенках.
На исходе шестых суток два старых космических волка – затосковали.
– В основе любой традиции лежит предрассудок, – изрек вахтенный бортинженер, занимавший в пространстве горизонтальное положение.
Более часа он пребывал в состоянии мрачной задумчивости. Сказанное, видимо, являлось конечным продуктом его размышлений.
– И, как правило, очень вредный предрассудок, – отозвался я, также занимая в пространстве горизонтальное положение.
Я догадывался, что имеет в виду мой напарник. Но я понятия не имел, насколько решительно он настроен.
Лишь когда я увидел в его руках тонкую металлическую трубку, изогнутую змеей, до меня дошло окончательно: мой товарищ готов бросить вызов местным предрассудкам.
В его глазах горел огонь.
Мы встретились с ним взглядами.
И поняли друг друга без слов.
Этот миг решил нашу судьбу.
Н–да…
Предоставив бортинженеру с увлечением решать технические проблемы, я устремился на улицу, чтобы купить в магазинах сырье. Действовать приходилось крайне осторожно. Поскольку на Грамме даже слова «я пьян от любви» считались крамолой.
Не стану описывать то нетерпение, с которым я и мой напарник ходили вокруг аппарата. И как принюхивались. Как глотали слюну. Как дрожали руки Диониса, когда он наливал по первой.
Вряд ли это был самый лучший напиток в моей жизни, однако мне он показался лучшим. Вахтенному бортинженеру – тоже.
Нагрузились мы с ним быстро и основательно. Внутри стало тепло, уютно.
Я включил музыку на полную громкость.
