Ознакомительная версия.
Кирилл ответил не сразу.
Бунт машин…
Само словосочетание звучало неверно. Бунтовать могут как раз люди, зачастую тяжело и бессмысленно, а машины — создания предсказуемые. Другое дело — подобные ему и Остину кибернетические организмы. Он прекрасно отдавал себе отчет, в том, что имеет все признаки, как машины, так и человека: дышит, чувствует, осознает себя, нуждается в пище, ему трудно существовать вне природы, и в то же время сознание у Кирилла было иным, в нем отсутствовала стихия человеческого бунтарства, которая лежит в истоках многих необдуманных поступков. Как будто чувства не такие острые, нивелированные логикой, и в тоже время более окончательные, чем у людей.
— Нет. Я не помню бунта машин, — наконец произнес он. — А ты?
— Тоже не помню. И не представляю, как оказался за чертой мегаполиса. Словно очнулся от долгого сна…
— Я могу тебе сказать, кто спас большинство из нас, тайно вывозя из города и доставляя в безопасные районы.
— Серьезно? Ты знаешь?
— Знаю. Но не прельщайся, Остин, люди тут не при чем. Они уничтожили нас. По крайней мере, были уверены, что уничтожили…
— А на самом деле? — прищурился Остин.
— На самом деле нас невозможно истребить, — уверенно ответил Кирилл. — Погибает оболочка из плоти, прерывается питание, но эндоостов и искусственные нейросети остаются невредимы. Мы отключаемся, но не погибаем.
— Откуда знаешь?
Кирилл покачал головой, потом все же решился:
— Есть в городе один доктор…
— Он тебе растолковал, что к чему?
— Да.
— Адресок дашь?
— Дам. И все же, Остин, риск слишком велик.
— Догадываюсь. Но мне очень хочется многое узнать и кое-что изменить.
— Значит пойдешь?
— Непременно.
— Ладно. Вижу отговаривать тебя бесполезно, — вздохнул Кирилл. — Пойдем к компьютеру, начерчу тебе карту.
— Спасибо. — Остин вогнал обоймы в пистолетные рукоятки оружия. — Вернусь, расскажу, — пообещал он.
На четвертые сутки пути город показался вдали серой конической глыбой с усеченной вершиной.
Остин изрядно устал от долгого пешего перехода по опаленной зноем, почти безжизненной равнине. Из-за жары тут выгорели леса, обугленное пространство простиралось уродливыми проплешинами, пепел поднимался облачками при каждом шаге, становилось трудно дышать.
Остин стоически переносил неудобства. Жаловаться он не привык, к жизни относился философски, эмоции по мелочам не разменивал, внутренних споров с собой не вел. Двигался машинально, как заведенный, но внешнее впечатление ледяного спокойствия, исходящее от упрямо приближающейся к городу фигуры одиноко путника обманчиво: он фиксировал взглядом каждую мелочь, запоминая все увиденное, чтобы поздно ночью, остановившись на краткий отдых, проанализировать дневные события.
Останавливаясь на отдых, он довольствовался малым: съедал плитку пищевого концентрата, бережливо запивая ее несколькими глотками воды, и затем долго сидел, давая отдых натруженным мышцам, глядя на яркие россыпи звезд, что царили в бездонно-черном небе, размышлял над увиденным за день, приходя к неутешительным выводам. Чем ближе к городу, тем жестче, явственнее становились губительные признаки долгой засухи: потрескавшаяся, иссушенная земля, обугленные стволы деревьев, витающий в воздухе пепел, — все свидетельствовало о катастрофических последствиях сбоя в работе атмосферного процессора, управлявшего микроклиматом терраформированных территорий.
Остин старался не поддаваться гнетущим впечатлениям.
Конечно, нужно было обеспокоиться раньше и последствия засухи были бы менее тяжелыми, но, — он утешал себя в мыслях, — люди из города не появлялись на краю преобразованных к Земному эталону пространств, значит, в мегаполисе еще с грехом пополам поддерживались нормальные циклы жизнеобеспечения.
Чем ближе он подходил к городу, тем сильнее становился зной, но к вечеру четвертого дня пути жара внезапно отпустила, будто он пересек незримую границу климатических зон.
В сгущающихся сумерках Остин все чаще замечал желтовато-зеленые пятна на фоне серых утилитарных построек цоколя[1]. Вид пожухлой зелени приободрил его, идти стало если не легче, то спокойнее, не смотря на возрастающую опасность, угрожавшую ему со стороны обитателей мегаполиса.
Кирилл не зря предупреждал его: в наступившей к вечеру относительной прохладе Остин сумел задействовать «внутреннее зрение». Серая громада наклонных стен цокольного этажа еще дышала жаром, но на фоне засветки от нагретого за день бетона он различил размытые контуры человеческих фигур, расположившихся среди окраинных зданий.
Дополнительное энергосканирование указывало на наличие у них оружия, — теплились засечки энергосистем, не предвещая ничего хорошего усталому, пропыленному путнику. Городские жители действительно организовали охрану подступов, кроме стационарных постов в зданиях, он, по мере приближения к серой громаде, начал различать и патрули, неторопливо шагающие по изломанным ущельям улиц.
Пробраться мимо них не так уж и сложно. Остин наблюдал образец небрежно организованного периметра, в котором сканирование определяло многочисленные бреши и мертвые зоны, через которые нетрудно проникнуть в город, но он четко понял: малейшая оплошность с его стороны приведет к роковым последствиям.
Остина мучили вопросы и сомнения. Чем ближе к городу, тем явственнее, четче становилось ощущение, что он уже бывал тут и не раз. Глубины подсознания таили некий страшный невостребованный опыт, объяснения которому не находил разум. Он совершал машинальные действия, попутно анализируя их, приходя к неизбежному и очевидному выводу, что в прошлом, память о котором исчезла, растворилась, он знал, что такое настоящая боль, смутные, отрывочные видения, что иногда приходили к нему во сне, сейчас трансформировались, в нем как будто сжималась пружина; с одной стороны он вдруг холодно, профессионально начал готовиться к вероятной схватке, с другой — изнывал от недопонимания собственных порывов.
Как хорошо и просто вдали от города, там, где прошлое глохло в ежедневных заботах, а наиболее сильные чувства выражались в ощущениях тепла, любви к хрупкому, чуткому, благодарному и живому миру окружающей природы.
Лишь изредка ему становилось не по себе, воспоминания, размытые и нечеткие приносили внезапную тревогу, требующую ответа в действии.
Он отвечал им. Ремонтировал оружие, по какой-то причине оказавшее у него дома, затем, когда приступы тревоги проходили, корил себя за излишнюю агрессивность и подозрительность, ведь люди, которых он инстинктивно опасался, ни разу не приходили к границе терраформированных земель.
Ознакомительная версия.
