Зафод протянул руку и сгреб его за воротник.
— Что ты с ним сделал, Обезьян? — проговорил он сквозь зубы.
— Да, в общем, ничего, — промямлил Артур. — Просто, кажется, некоторое время назад он пытался выяснить, как…
— Ну?
— Сделать мне чашку чаю.
— Именно, ребята, — внезапно ожил компьютер, — уже почти разобрался с этой проблемой. У, это круто. Скоро буду с вами. — И он снова умолк, и его молчание по напряженности можно было сравнить только с молчанием Зафода, Форда и Триллиан, которые уставились на Артура.
И, словно чтобы снять напряжение, вогены выбрали именно этот момент для начала обстрела.
Внутри корабля все тряслось и грохотало. Снаружи защитное поле в дюйм толщиной героически пыталось противостоять обстрелу батареи 30-мега-в-ад-фотразонских пушек конструкции Наверняк-Умертвяка, но, судя по тому, как оно выглядело, долго продержаться оно не могло. Четыре минуты максимум, по мнению Форда Префекта.
— Три минуты и пятьдесят секунд, — сказал он немного позже.
— Сорок пять секунд, — добавил он еще немного позже. Он поигрался с бесполезными кнопками и взглянул на Артура. Взгляд его не был полон тепла и братской любви.
— До смерти чаю захотелось, да? — спросил он. — Три минуты сорок секунд.
— Да прекратишь ты? — рявкнул Зафод.
— Да, — ответил Форд. — Через три минуты тридцать пять секунд.
В рубке вогенского корабля озадаченно сидел Простетник Воген Джелц. Он ожидал погони, он ожидал будоражащей перестрелки, он ожидал, что ему придется применить специально установленный на его корабле недоцикличный кнорметрон, предназначенный для противодействия невероятностному полету Золотого Сердца. Но недоцикличный кнорметрон бездействовал, потому что противник просто висел в пустоте. Он висел в пустоте и безропотно сносил огонь 30-мега-в-ад-фотразонских пушек системы Наверняк-Умертвяка, а они стреляли непрерывно.
Простетник Воген Джелц подумал, что может быть, это просто очень хитрая ловушка. Он еще раз самым внимательным образом просмотрел все данные, и не заметил никакой очень хитрой ловушки.
Он, конечно, не знал про чай.
И, конечно, он не знал, как именно пассажиры Золотого Сердца проводят свои последние три минуты и тридцать секунд.
Как именно Зафоду в этот момент пришло в голову провести спиритический сеанс, он так и не понял.
Видимо, загробный мир был просто у всех на уме, но скорее как нечто, чего следовало бы избежать, как нечто, навстречу чему нужно сделать еще один шаг.
Возможно, тот ужас, который Зафод испытывал перед близким соединением со своими покойными родственниками натолкнул его на мысль, что они со своей стороны могут разделять его чувства и, что гораздо более важно, могут помочь отодвинуть эту встречу на некоторое время.
А может быть, это была опять-таки одна из странных мыслей, что иногда появлялись на свет из темных отделов его мозгов, которые он сам неизвестно зачем замкнул накоротко, прежде чем стать Президентом Галактики.
— Ты хочешь вызвать дух прадедушки? — пролепетал Форд.
— Угу.
— Именно сейчас? Все внутри корабля продолжало сотрясаться и грохотать. Становилось все жарче. Свет мерк — вся энергия, которая оставлась от приготовления чая, шла на поддержание тающего силового щита.
— Да, — настаивал Зафод. — Я думаю, он сможет нам помочь.
— Ты уверен, Зафод, что именно думаешь? Выбирай выражения.
— А что еще ты можешь предложить?
— Э-э, ну…
— Именно. Давайте живее — вокруг пульта. Ну же! Триллиан, Обезьян, шевелитесь!
Все сгрудились вокруг пульта, расселись, и, чувствуя себя исключительно глупо, взялись за руки. Зафод выключил свет третьей рукой.
Корабль погрузился во тьму.
Наверняк-Умертвяки продолжали вгрызаться в силовой щит.
Зафод прошипел: — Сосредоточьтесь на его имени.
— А как его звали? — спросил Артур.
— Зафод Библброкс Четвертый.
— Что?
— Зафод Библброкс Четвертый. Сосредоточься!
— Четвертый?
— Угу. Я Зафод Библброкс, мой отец был Зафод Библброкс Второй, мой дед — Зафод Библброкс Третий…
— Что?
— Некачественный презерватив и неполадки в машине времени. Хватит болтать! Сосредотачивайся!
— Три минуты, — сказал Форд.
— А зачем, — спросил Артур, — мы это делаем?
— Заткнись, а? — попросил Зафод.
Триллиан ничего не сказала. Что уж тут говорить, подумала она.
В рубке было совсем темно, если не считать двух тусклых красных огоньков в дальнем углу, где сидел Марвин, Андроид-Параноид, скорчившись, не обращая ни на кого, и не привлекая ничьего внимания — в собственном, весьма неприятном мире.
Четверо склонилсь над пультом, тщетно пытаясь вытеснить из сознания жуткий грохот и содрогания корабля.
Они сосредоточились.
Еще сосредоточились.
И еще сосредоточились.
Проходили секунды.
На лбах Зафода выступил пот, сначала от напряжения, потом от отчаяния, и, наконец, от стыда.
Наконец он издал злобный вопль и хлопнул по выключателю.
— А, я уже думал, что вы никогда не включите свет, — сказал голос. — Нет-нет, не так ярко, пожалуйста, глаза у меня уже не те, что были раньше.
Всех четверых словно током ударило. Очень медленно пять голов повернулись, хотя их скальпы при этом явно пытались остаться на месте.
— Ну. Кто беспокоит меня в этот час? — продолжало маленькое, ссохшееся, согбенное создание, стоящее под терновым кустом на дальнем конце мостика. Две его головки, на которых во все стороны торчали редкие седые пряди, на взгляд казались такими древними, что могли бы смутно помнить, скажем, рождение Галактики. Одна клевала носом, другая, прищурившись, смотрела прямо на них, и этот взгляд словно пронизывал их насквозь. Если глаза прадедушки были уже не те, что раньше, то раньше, по всей вероятности, они с успехом заменяли рентгеновский аппарат.
Зафод, заикаясь, бормотал что-то невнятное. Он отвесил замысловатый двойной поклон — традиционное бетельгейское приветствие старшего члена семьи младшим.
— Э-э,… у-у… привет, прадедушка, — выдохнул он наконец.
Старикашка двинулся вперед. Он уставился на компанию вокруг пульта. Он поднял руку и костлявым пальцем указал на своего правнука.
— А, — заявил он. — Зафод Библброкс. Последний из великого рода. Зафод Библброкс Никакой.
— Первый!
— Никакой!
Зафод ненавидел этот голос. Ему всегда казалось, что больше всего он похож на то, как если бы ногтями скребли по черному стеклу в окне того, что он привык считать своей душой.
