Мне захотелось выпить за родную планету.
— Предлагаю тост за всех тех, чьи взоры устремлены на нас оттуда и за то, что мы тоже смотрим на них.
Тост вышел несколько сумбурный, но все же неплохой.
— Они не могут увидеть нас, — прошептала Стаси, делая глоток. — Мы же находимся в фазе новолуния.
Я перевернулся на бок.
— Ну тогда за то, что я вижу тебя так близко.
Как было не поцеловать ее при этом? Она обняла меня за шею, отвечая на мой поцелуй.
Сказать по правде, я не принадлежу к той породе мужчин, которые готовы языками чесать, что у них там и как с девушкой, но тут не могу умолчать: в неистовой спешке мы с ней сбросили то немногое, что еще оставалось на нас из одежды. Пустая сумка и все наше белье были отправлены в соседнюю палатку, где скопились остальные вещи. Скалы, окружавшие нашу стоянку, посылали теплое инфракрасное излучение, озарявшее наши тела. Груди Стаси отливали розовым перламутром, и если бы даже вокруг стояла кромешная тьма, нам все равно было бы светло от их сияния. Она раскинулась на одеялах и протянула ко мне руки.
Можете смеяться, но в самый неподходящий момент что-то словно остановило меня. Я в космосе не первый день, и мне не давало покоя это незаделанное отверстие, зиявшее позади. Явных причин для тревоги вроде бы не было, но я себя уже знаю: не успокоюсь до тех пор, пока не задраю люк и не закрою дверь за спиной. Здесь у многих такие странности.
— Подожди меня, — попросил я и, привстав на колени, дотянулся до скатанного в трубку куска мягкого прозрачного пластика — это и была дверь от нашей палатки. Я расправил ее и, надавив, что было силы, прижал к присоске, охватывавшей дверное отверстие, полностью отделив одну палатку от другой.
— А теперь я могу уделить тебе все внимание, которого ты заслуживаешь, — сказал я, обнимая ее. Стаси свернулась калачиком в моих объятиях и поцеловала меня. Счастье переполняло меня.
Стаси покусывала мочки моих ушей, и вот тут-то он и послышался, этот странный звук. Как будто внезапно выпустили пар из котла. За день мы, может быть, и не осознавая того, свыклись с полным безмолвием лунного пейзажа, и леденящий душу звук заставил нас одновременно вздрогнуть. Еще секунда судорожной возни — наши тела разъединились. Волосы на мне встали дыбом, я напрягся, как загнанный бродячий кот в минуту опасности, и впился взглядом в расстилавшуюся перед нами холмистую равнину. Ничего! Стаси не отрывала глаз от двери.
— О, Господи! — простонал я.
Соседняя палатка, в которой были свалены вещи, отделилась от нашей. Воздух из нее мгновенно вышел сквозь незаделанное отверстие, она съежилась и погребла под собой скафандры, шлемы, обувь, белье, рюкзак Стаси и грязную посуду с остатками еды.
Все перечисленное мною обреталось теперь в чистейшем безвоздушном пространстве, вакууме, ибо что такое здешняя атмосфера, как не вакуум? Остались мы в буквальном смысле в чем мать родила. Из одежды, если можно так выразиться, мы располагали двумя одеялами, а наличные запасы ограничивались содержимым моего рюкзака.
Стаси глотала воздух, не в состоянии вымолвить ни слова. Немного совладав с собой, тихонько произнесла:
— Хорошо хоть посуду не мыть теперь.
Простая причина, по которой мы сразу же не погибли, учитывая резкий спад давления, заключалась в том, что я все-таки закупорил вход в нашу палатку. Наши скафандры были хорошо видны сквозь прозрачные пластиковые стенки на расстоянии какого-нибудь метра от нас. Мое внимание привлек рюкзак Стаси, валявшийся там же. Маленькая красная бирка высовывалась из отделения регулировки воздуха. Значит, по какой-то причине баллон взорвался, и закупоренный тент переполнился воздухом. Давление мгновенно подскочило, потому и разошлись сцепленные дверные прокладки. Поскольку входное отверстие второй палатки не было закупорено пластиной, воздух из нее быстро вышел и давление упало до нуля. Если бы мы не загрузили палатку своими вещами, она бы просто поднялась в небо, как шарик, выпущенный из рук. Наша герметично закрытая палатка пока не выпускала воздух, но пластиковая дверь угрожающе выпирала наружу.
Я подтянул рюкзак и проверил показания компьютера. Кислорода нам оставалось максимум часа на четыре, резерва поглощения углекислого газа тоже. Метр с небольшим, который отделял нас от радиостанций в соседней палатке, равнялся миллионам километров. Мы оказались на приколе и в прямом и в переносном смысле. Мысль эта, по-видимому, читалась на моем лице, когда я взглянул на Стаси.
Стаси опустила руку мне на плечо. Кроткая, ангельски-прекрасная, сказала только:
— Не трусь, Панчо.
Ужас в моей несчастной душе сменился чувством вины.
— Ну что ты. Стаси, мы же… мы пока еще живы.
Она твердо продолжала:
— Глупо рассчитывать на то, что нас случайно обнаружат здесь.
— Разумеется! И все из-за меня, недоумка.
— Да нет же, это я виновата во всем, я уговорила тебя пойти сюда.
— Не говори так. Стаси. Я всегда сам знаю, что делаю.
Можно подумать! Теперь она обнимала и нежно гладила меня. Ну и дела. Я был морально раздавлен. В своих собственных глазах я упал ниже, чем если бы свалился на дно кратера. И после всего этого она же еще успокаивала меня.
Над нами чернело небо, и звезды с любопытством наблюдали, как я выпутаюсь из этой заварушки. Надо что-то делать и делать быстро.
— Что ты предлагаешь?
Голос мой дрожал.
— У меня есть две идеи. Первая. Послать все к чертовой матери и наслаждаться оставшимися нам часами в надежде, что кто-нибудь набредет на нас.
— Нет, это не по мне.
— Тогда вторая. Что если открыть наш вход и попытаться достать шлем? Причем проделать все это надо за какую-нибудь долю секунды — больше нам не выдержать в разреженном воздухе.
— Теперь я заявляю тебе со всей ответственностью, что такие фокусы уж точно не по мне.
— А что такого? Быстро схватишь шлем и снова закупоришь дверь, а я тем временем добавлю воздуха из твоего резервного баллона, чтобы восстановить давление: утечка воздуха все-таки произойдет. Вот так, раз и готово. Зато сможем по радио запросить помощь.
— Я не смогу потом быстро закупорить вход.
— На эти несколько секунд нужно плотно-плотно затянуться в лоскутья одеял, как пеленают мумии. Тогда, возможно, не произойдет мгновенная закупорка сосудов.
— Дорогая, такой способ самоубийства достоин всяческого уважения, но не придумать ли нам что-нибудь другое? А это прибережем на крайний случай. Договорились?
Она кивнула с подавленным видом.
— К тому же ты сама говорила, что от одеял уже ничего не осталось.
