4. БОГОМИЛ ГЕРОВ
Почему мир устроен таким нескладным образом? Только собрался включить фон, послушать рассказ деда, как подошел этот здоровяк Линекер и предложил совершить увлекательнейшую поездку. Нет, разумеется, он хороший парень, иначе бы у него не было такого замечательного сына, как Сережка. Наверняка, он хотел оказать мне своим предложением гостеприимство. И поездка, наверняка, из числа тех, отказываться от которых попросту глупо. Особенно мне – учителю, ведь в нашей профессии личные ощущения и воспоминания – жизненный, так сказать, опыт – «томов премногих» поважней… Однако этак можно никогда не услышать того, что с таким интересом, как они говорят, слушали мои родители. Вот уже полторы недели, как мама прислала мне запись. Сколько раз порывался сесть спокойно, чтобы никто не отрывал, дослушать до конца эту несуразную и неправдоподобную, по нынешним временам, историю, но то одно, то другое. Честно говоря, в этом никто, кроме моей несобранности, не виноват, но страдаю-то я. Обидно.
Сидеть и слушать, что рассказывает, размахивая своими длинными руками, Джерри, и в самом деле занимательно. Бывает же так, все или почти все тебе известно, пусть и теоретически, но все равно интересно. Наверное, Линекер просто умелый рассказчик. Мешало только короткое жаркое дыхание здоровенного пса за спиной. Когда я уселся в бот, он так на меня посмотрел… Должно быть, я занял его место. Одним словом, не очень воспитанный пес.
– Послушайте, Богомил, как у вас хватает терпения довести до пятнадцатилетнего возраста целую кучу сорванцов? – внезапно ошарашивает меня вопросом Линекер и, не дожидаясь ответа, поясняет свою мысль: – У меня, например, порою от одного Сережки голова кругом идет.
– В моей группе всего семеро ребят, в том числе три девочки, – не очень логично ответил я.
– И вы с ними бессменно с той поры, когда им исполнилось по три года? – уточнил Линекер.
Он прекрасно знал, что это на самом деле так, но восхитился так, как мои воспитанники, когда они были в возрасте десяти-двенадцати лет. В голосе Линекера не было ни грани лжи, и это меня окончательно подкупило. Мне не очень по душе люди, которые воспринимают мир бесстрастно, они чем-то напоминают мне самого себя, а общаться со своим двойником – не самое лучшее занятие. С собой я борюсь, и, как видно, не без успеха, иначе мне попросту не разрешили бы стать учителем. Бесстрастность в вопросах воспитания абсолютно противопоказана. Вот и ломаешь голову над вопросами, которые непосредственно тебя совсем вроде бы не касаются. Например, хоть это и дела давно минувших дней, я почему-то не могу согласиться с тем, что принятое когда-то решение о создании Терры было абсолютно безгрешно. Конечно, не мне судить, ведь об этом столько десятилетий размышляли такие авторитеты… Но, попадая на Терру, я всегда испытывал какое-то неясное ощущение нарушения естества. Бесспорно, что здесь и воздух пище, чем на Земле, и природа, какой на Земле не найдешь, и зверье всякое. Но ведь предлагал же в свое время Диего Санчес переселить человечество на другую планету и попытаться восстановить природный баланс на самой Земле, а он в этом кое-что понимал, тем более все равно получалось так, что на Земле сейчас осталась лишь треть человечества, а остальные, кто здесь – на Терре, кто – в космосе.
Но я отвлекся. Линекер ждал ответа.
– Бессменно, – вздохнул я. – Но, к сожалению, ребятишки скоро разбегутся, и я останусь один…
– Еще класс наберете, – оптимистично бросил Джерри.
Легко ему говорить. А я просто не представляю, что будет, когда в нашей маленькой школе прозвенит последний звонок. Наутро я проснусь, выйду в холл, а в доме будет тихо-тихо. Никто не крикнет, не заспорит, не раздастся веселый смех в бассейне.
– Когда тебе сорок пять, не каждый решится набирать учеников, – уныло изрек я.
Линекер расхохотался:
– Будет вам, Учитель! Это же только четверть жизни.
Не хотелось выглядеть нытиком, и я, чтобы не выдавать своих чувств, возразил:
– Но ведь надо будет проходить новый курс обучения, вникать в дебри последних открытий в области педагогики, держать ответ перед высокой комиссией.
– Вы меня удивляете! Учителю – опасаться комиссии?! – невольно польстил мне Джерри и добавил то, о чем, вероятно, уже проболтался Сережка: – Говорят, вы уже даже познакомились с группой голопузых кандидатов в ученики?
– Беседовал с некоторыми родителями, – уклончиво отозвался я.
Месяц назад по рекомендации Высшего Педагогического совета мне и в самом деле пришлось совершить небольшой вояж, знакомясь с очень милыми малышами. Самый дальний из полетов был не так уж долог – на Сатурн, но это меня так утомило! Потом-то я понял чем – оторванностью от ребятишек, ведь незадолго до командировки я по их просьбе распустил свою гвардию на двухнедельные каникулы, а тут еще этот месяц. В общем, я настолько устал, что допустил самый непростительный из педагогических промахов – на уроках был вял, скучен и зануден. Но самое удивительное, ребятишки сделали вид, что не заметили этого, и стойко терпели мои нравоучения. Взрослеют…
Внезапно над самым ухом заворчал пес, и бот резко замер. Я посмотрел на Линекера. Всю его веселость как рукой сняло. Егерь был сосредоточен, будто готовился к встрече с метеоритным дождем, а до укрытия оставалось больше мили.
– Что такое, Джерри? – всполошился я.
Он показал глазами на ярко-зеленую уютную полянку. Я вгляделся, но снова ничего не понял.
– Лось, – негромко пояснил Линекер.
Бот так резко пошел вниз, что мне стало не очень уютно. Пес, вероятно, испытывал те же ощущения. Оглянувшись, я увидел, как он замер в напряженном ожидании.
– Все нормально, Бой, – как бы про себя произнес Линекер.
Я с благодарностью покосился на него, Джерри с равным основанием мог сказать это и мне, но воздержался. Бот тем временем завис в полутора метрах над землей.
– Богомил, вы пока не торопитесь выходить, – Линекер ловко перенес свое достаточно громоздкое тело через бортик.
Пес посмотрел на меня, словно желая сказать: тебе-то хорошо, ты гость, а мне придется последовать примеру хозяина, работа такая. Потом отвернулся и спрыгнул на пушистую, совсем как во дворе моей школы, траву. Мне стало стыдно, и я окликнул Линекера:
– Джерри, я с вами!
Он обернулся:
– Хорошо, только опустите бот пониже, а то назад не залезем, и, пожалуйста, пока оставайтесь на одном месте, я хочу осмотреть следы.
Рост Линекера позволял ему без труда дотянуться до пульта управления, если бы бот оставался на прежней высоте, и я воспринял его совет, как некоторое ко мне снисхождение. Этого я терпеть не могу, поэтому с изяществом носорога перевалился через бортик и оказался на земле. Приземлился я довольно удачно, если не считать легкого прикосновения ладонями к траве, и даже успел подумать о том, как бы мне распрямиться с полным сохранением достоинства, но в это мгновение встретился глазами со взглядом лося – мертвого лося – и застыл все в той же неуклюжей позе. Карие, с голубоватыми белками глаза лося были влажны и печальны. Такие глаза я встречал только у людей, и то лишь несколько раз за всю жизнь, когда из Дальнего космоса не возвращались корабли… Могучее красивое тело лося было безжалостно изорвано.
