Ройтман всю дорогу молчал, и все мои попытки начать разговор натыкались на глухую стену.
— Как красиво, — сказал я, уже не надеясь на ответ, — настоящая весна!
— А теперь посчитай, сколько людей ее из-за тебя не видят, — буркнул Ройтман. — Всех посчитай!
— В случае Маши я ничего не мог сделать, я не знал, что так случится.
— Хоть бы убийцу помог поймать! Если он еще кого-нибудь убьет — это тоже будет на твоей совести.
— Моей совести уже все равно, но я помогу. Я у Даурова молчать не собираюсь.
— Слава Богу! Не прошло и семи часов! С удовольствием послушаю, как Георгий Петрович скажет все, что он о тебе думает.
Георгий Петрович Дауров обладал специфической славой. Начальник СБК, то есть Службы Безопасности Кратоса, которого Хазаровский знал еще по Дарту и доверял ему практически безгранично, был человеком вполне светским. Некрасивый внешне: удлиненное лицо, глаза на выкате, крупный нос, тонкие губы, он был дико обаятелен и умел разговорить, кого угодно. Ему исповедовались прямо на приемах. Совершенно и с того, ни с сего. Просто ему было в кайф исповедоваться. Где еще найдешь такого внимательного и сочувствующего собеседника! Правда, тайну исповеди Георгий Петрович не хранил вовсе. Думаю, не знал о ее существовании. Или ее не включал его личный моральный кодекс. Зато включал тезис о том, что ни один грешник не должен избежать психокоррекции.
По тематике Даурова грешники попадались не часто, все-таки заговорщики и террористы — звери редкие, особенно на светских раутах. Зато потенциальные клиенты прокурора Нагорного шли косяком. И Дауров великодушно сливал их Александру Анатольевичу. Из принципа. И видимо по старой памяти. На Дарте он занимался в основном тем, что ловил воров в корпорации Хазаровского. Александр Анатольевич говорил спасибо и отдавал исповедников под суд. Или сразу отправлял в ПЦ, если они подписывали согласие.
Самое смешное, что и после этого новые исповедники находились, хотя все уже все знали.
Как только Хазаровский назначил его начальником СБК, Георгий Петрович счел своим долгом познакомиться и со мной. Особого словесного поноса я за собой не помню, но проговорили долго. И он запомнился мне как очень приятный собеседник. Потом Реми отвел меня в сторону и рассказал о Георгии Петровиче и его специфической славе. С примерами. «Анри, осторожнее с ним», — посоветовал Реми. Но скрывать мне тогда было совершенно нечего, так что разговор обошелся без последствий.
Правда, он всплыл потом в экспертном заключении Даурова по поводу моего помилования, которое он выложил на портале Народного собрания. Георгий Петрович писал, что я был с ним вполне искренен, ничего не пытался скрыть, не лгал и не лукавил. Что говорило о том, что словесный понос все-таки имел место, но я его даже не отследил. Дальше Дауров утверждал, что он совершенно уверен, что никаких намерений браться за старое у меня нет. Но то, что их нет у меня, еще не значит, что меня не попытаются использовать в своих целях известные силы. А потому он предпочел бы, чтобы я был под рукой и желательно под надзором СБК. И категорически выступил против ссылки. Надо сказать, что его вариант меня бы вполне устроил. По крайней мере, больше, чем тот, который, в конце концов, приняли.
Мы подлетали к центру Кириополя. Впереди поднимался знаменитый додекаэдр СБК в окружении мирных форзиций, как гематит в золотой оправе.
Страшно мне не было. Скорее любопытно.
Кабинет господина Даурова выглядел как гостиная светского человека: черный кожаный диван, низкий столик возле него. Тоже черный с серой абстрактной инкрустацией. Сдержанно, со вкусом. Окно с тонированным стеклом от самого пола наклонено под тупым углом: мы в нижней части здания. Этаж пятнадцатый, наверное. Я не отследил, какой, когда мы с Ройтманом ехали в лифте. Евгений Львович управлял им через кольцо.
Хозяин одет под стать кабинету: щегольской белый джемпер с выпуклым узором и классического покроя брюки.
Улыбнулся Ройтману, поздоровался с нами, пожал ему руку. Потом подал мне.
Я даже не сразу сообразил, что надо делать. Я забыл, как это делается!
Наконец, протянул руку. Рукопожатие было крепким и долгим.
— Спасибо, Георгий Петрович, — тихо сказал я, — я уже не помню, когда мне в последний раз пожимали руку.
И понял, что ведусь, покупаюсь. Сразу, с порога.
Впрочем, здесь я ничего не собирался скрывать. Семь часов прошло! Мой Филипп, наверное, на пути к Тессе. Дальше тянуть время смысла нет.
— Мсье Вальдо, успокойтесь, проходите, садитесь на диван. Все в порядке.
Я опустился на необыкновенной мягкости кожу, она просто обняла меня.
Дауров сел рядом, справа, на тот же диван, Ройтману предложил кресло слева от меня.
— Чай? Кофе? — спросил Георгий Петрович.
— Кофе, — сказал я. — Честно говоря, не ел часов восемь.
Прямо напротив нас было то самое окно во всю стену. За ним уже разливался закат. Второй за сегодня. Сначала я видел его на севере, в Чистом, потом прилетел в солнечный южный вечер, а теперь и здесь настало время солнцу садиться.
На фоне заката возвышались небоскребы центра города, построенные уже при Хазаровском, и на них сияли огни. Забыть о том, что сидишь на диване в кабинете начальника СБК, того самого ведомства, что изловило тебя одиннадцать лет назад, и можно представить, что это Тесса, Версай-нуво. Там такой же высотный центр.
— Включить свет? — спросил Дауров.
— Лучше не надо, — сказал я, — у вас вид очень красивый.
И тут же внутренне сжался, ожидая реплики о том, сколько людей по моей милости никогда этого не увидят.
Но реплики не последовало.
— Знаете, я ведь солидарен с Евгением Львовичем, — начал Дауров. — Если человек прошел курс психокоррекции, никаких претензий к нему больше быть не может. В том числе морального плана. Так что руки пожимаю, и не только вам. Ваш случай вообще уникален. Три года психокоррекции — это экстраординарно просто. Потом восемь лет абсолютно безупречного поведения.
И в итоге приговор Народного Собрания. Совершенно несправедливый! И бывший террорист безропотно едет в ссылку. И там придумывает законы для того самого Народного Собрания. Анонимно придумывает, анонимно защищает, анонимно аргументирует. И законы принимают.
— Вы и об этом знаете? — спросил я.
— Конечно, знаю.
Принесли кофе. Всем. По старинке. Стройная секретарша действительно принесла.
К кофе прилагался круассан, которому я здорово обрадовался.
— Надеюсь, без наркотика, — сказал я, отпив глоток.
— Обижаете, мсье Вальдо. Ну, зачем мне наркотик? Здесь биопрограммер за стенкой, вон за дверью.
В стене, на которую кивнул Дауров, действительно имелась вполне светская темного дерева дверь.
— Наркотик! Боже упаси! — продолжил он. — Это же вредно. Только новейшие технологии. Так что пейте спокойно, мсье Вальдо. А я все-таки свет включу. У меня подсветка, так что вид за окном ничего не потеряет.
Зажегся свет, но и вид заката стал гораздо ярче, как картинка в Сети.
— Спасибо! — сказал я.
— Пожалуйста, и давайте к делу. Что у вас случилось?
— Сегодня утром ко мне приезжал эмиссар от РАТ, — сказал я.
— Угу, ну я ожидал чего-то подобного. Минуту.
И я понял, что он отдает распоряжения кому-то по кольцу.
— У него капсула с ядом, — сказал я. — В случае угрозы задержания он примет яд.
— Не факт, что примет, — сказал Георгий Петрович. — У вас у всех были такие капсулы, но не все приняли.
— Да, я смалодушничал.
— Я читал, что вам просто не дали это сделать, СБК оперативно сработала, вас накрыли импульсом от биопрограммера, и вы потеряли сознание раньше, чем успели это сделать. Неправда?
— Неправда. Я все рассчитал, у меня были эти две секунды. Решимости не хватило.
— У Анри Вальдо не хватило решимости?
— Жить хотел, наверное. Если человек жестко на это настроен, он это сделает. Он сказал, что успеет. Думаю, у них есть методика. Он говорил, что у них свои психологи. Возможно, они готовят смертников.
