За ближайшим блокшивом, почти скрываясь за ним, громоздились плоты и баржи, назначение которых выдавали дым, вонь и шум, доносившиеся оттуда. Это и была та фабрика, где терпала перерабатывалась в наркотик под названием янру.
Все это чудовищное нагромождение кораблей живых и кораблей мертвых опутывала сложная система всевозможных мостков, переходов и лестниц. На палубах жилых посудин двигались женщины и играли дети. На малышах были веревочные вожжи на случай, если они свалятся за борт. В неподвижном воздухе висели ароматы стряпни.
Барнвельт прошептал Заккомиру:
— Не забудь, действуем по сигналу: «Время идет».
Теперь корабли сунгарцев окружали их со всех сторон. Барнвельт сразу понял, как определить те, что еще использовались для плавания. Достаточно было посмотреть: заросло ли судно водорослями по самые борта или же окружено пространством чистой воды, в которую можно опустить весла. По его расчетам, у сунгарцев было двадцать с лишним боевых кораблей, не считая мелких парусников, грузовых транспортов и прочих вспомогательных плавсредств.
Сунгарец на корме подвел «Шамбор» к группе из трех самых крупных галер, какие им только пока попадались, пришвартованных борт о борт, посудин, вполне сравнимых по размерам с маджбурским «Джунсаром». Положив право на борт, лоцман обогнул их и направил «Шамбор» к небольшому плавучему причалу, что лежал на воде у борта ближайшей квадриремы.
— Швартуйтесь тут, — распорядился лоцман. Пока экипаж «Шамбора» выполнял это предписание, проводник спрыгнул на причал и взбежал по мосткам на палубу галеры, где о чем-то переговорил с караульным. Через некоторое время он вернулся и объявил Барнвельту:
— Дозволено вам, взявши столько людей, сколько потребно, дабы нести вон тот сундук, на палубу взойти и там ожидать милости нашей!
Барнвельт махнул рукой. Четверо матросов взялись за концы шестов, привязанных по бокам сундука, и с кряхтением подняли его. Барнвельт в сопровождении лоцмана ступил на причал. Заккомир держался позади. У входа на трап среди матросов возникла небольшая перебранка, поскольку конструкция оказалась узковатой, и им пришлось втиснуться по двое между концами шестов, чтобы уместиться на трапе.
Оказавшись на палубе, они опустили свою ношу и уселись на нее. Рассчитанные на четырех гребцов скамьи пустовали, а весла были уложены под продольным мостиком между ними, но впереди в рубке ощущались какие-то признаки жизни. Через некоторое время к ним подошел человек, знак на шее которого свидетельствовал о неком довольно значительном чине.
— Давайте сюда письмо верховному адмиралу! — потребовал он.
— Был бы рад, — ответствовал Барнвельт, — да велено мне доставить все это добро только Шиафази лично. Иначе королева Альванди никакой ответ не сочтет подлинным, ибо желает знать, с кем имеет дело.
— Уж не собрался ли ты командовать мною? — угрожающим тоном буркнул чин.
— Нисколько, зер. Я только лишь повторяю, что она мне велела. Ежели не устраивают вас сии условия — что ж, разбирайтесь с нею сами. Мое дело с краю.
— Хм. Должен узнать я мнение верховного адмирала Шиафази.
— Скажите ему еще, что королева потребовала показать мне Зею, чтоб я лично удостоверился в ее здравии.
— Не многовато ли хочешь, а? Не удивлюсь я, коли Шиафази вообще прикажет бросить тебя фондагам!
— В моей работе такие возможности ничуть не исключены, — с деланным безразличием отозвался Барнвельт, хотя сердце его учащенно забилось, а колени задрожали.
Чин удалился, перебравшись по мосткам на соседнюю галеру. Барнвельт с пятью своими спутниками остался ждать. Солнце — ярко-красный шар в туманном мареве — коснулось горизонта и принялось постепенно проваливаться за него. Барнвельт, который то и дело исподтишка включал камеру, как кинематографист пожалел о наступлении темноты (в вечернем освещении от «Хаяши» толку было мало), хотя та значительно повышала шансы на успех в случае неожиданного бегства.
Когда солнце окончательно скрылось и Каррим, самая близкая и яркая изо всех трех лун, бледно засветился над горизонтом на востоке, чин вернулся и объявил:
— Следуйте за мною!
Матросы взгромоздили свою ношу на плечи и вслед за Дирком и Заккомиром перешли по мосткам на соседнюю галеру. Там чин провел их вперед, к большой рубке между передней мачтой и форштевнем. Караульный распахнул дверь и посторонился.
Бросив на караульного взгляд, Барнвельт неожиданно вздрогнул: перед ним стоял Игорь Штайн.
Хоть полуосознанно он и ждал некой встречи со Штайном, при виде босса на Барнвельта чуть не напал столбняк. Он приостановился, по-дурацки вытаращив глаза и ожидая какого-то знака или слова в подтверждение, что его узнали, пока остальные толпились у него за спиной.
Действительно ли Штайн присоединился к пиратам, а если так: не донесет ли на Дирка? Или то был просто способ проникнуть на Сунгар с какими-то профессиональными целями? Или Барнвельт попросту обознался?
Нет, это была определенно та самая, в сеточке морщин физиономия кирпичная краснота ее явственно бросалась в глаза даже в полумраке, те самые пронзительно-голубые глаза, те коротко подстриженные усики цвета тронутой ржавчиной стальной мочалки. Штайн даже не пытался маскироваться под кришнянина, налепив на лоб накладные антенны, хотя и был в кришнянском наряде.
Босс, не говоря ни слова, ответил на замешательство Барнвельта недоуменным взглядом.
— Ао, господин Гоззан! — поторопил стоящий позади Заккомир. Дирк очнулся и перешагнул через высокий порог каюты. Внутри по причине недостатка дневного света уже зажгли лампы. Посреди каюты стоял широкий штурманский стол, вокруг которого расположились три фигуры. Первая из них принадлежала долговязому кришнянину, вырядившемуся в нечто вроде пончо большой кусок ткани с дырой для головы и лабиринтным узором по краю. Другой был тоже кришнянин, правда не такой высокий и в шортах.
А третий оказался ящероподобным осирианином, очень похожим на Сишена, встреченного Барнвельтом в Джазмуриане. Только данный экземпляр, по-видимому, плевать хотел на все осирийские представления о нормах приличия, поскольку никакой раскраски поверх чешуи у него не наблюдалось. Дирк сразу догадался, что это и есть Шиафази.
Барнвельт судорожно сглотнул, дабы прочистить порядком пересохшую глотку. Его пугал даже не весь тот жуткий бедлам, который должен был вот-вот здесь начаться, а, скорее, вероятность упустить в суматохе что-нибудь существенное, из-за чего всем им могла грозить гибель.
Матросы уселись было на поставленный на пол сундук, но субъект в пончо приказал на каком-то диковинном диалекте:
