— Я подумала, — прошептала она, все еще пряча свое лицо, — что вы… я имею в виду, карантинные правила…
— Ах да. Протекторат пытался сослаться на них. Как будто можно задержать неизбежное. Их попытки оказались напрасными. Наши с чужаками организмы настолько несовместимы, что на их планете нет никого и ничего, что могло бы питаться за счет Земли и ее колоний. Этот факт уже неопровержимо доказан объединенной научной комиссией. И пусть нам пока не под силу передать друг другу свои мысли из-за незнания языка, но мы можем мыслить одинаковыми категориями! Чужаки, конечно же, знают о нас. Человеку просто невозможно спрятаться от всей Вселенной. Поэтому меня и освободили. — Макларен принял у нее из рук предложенную ему чашку и насмешливо добавил: — Мною, разумеется, отныне весьма недовольны в Цитадели.
Она подняла на него свои огромные глаза, и он увидел их мерцание.
— Но почему? — спросила она. — Вы должны быть героем для…
— Для космонавтов, ученых, некоторых колонистов и немногих землян, которые были бы рады концу застоя. И не то чтобы я заслуживал их благодарность. Те трое погибших — вот кто действительно сделали все. Во всяком случае, моя леди, можно предвидеть, какой грядет переворот. Мы неожиданно столкнулись с… Вот послушайте, их цивилизация, очевидно, освоила по меньшей мере такое же по величине пространство, что и человек. И у наших двух цивилизаций совершенно разные типы планет. Объединив наши приемопередаточные сети, мы вдвое увеличиваем свои территории! Ни одно правительство не сможет навязывать свою волю такому огромному количеству миров.
Более того. У них есть такие науки, технологии, философии, религии, искусства, чувства восприятия мира, которые нам и не снились. Иначе и быть не может. А мы, естественно, можем предложить им наши. Сколько времени, вы думаете, способен продержаться этот ограниченный, ничтожный Протекторат и его узколобые умишки при подобном прорыве новой мысли? — Макларен наклонился вперед. В нем самом появилось ощущение необычайного подъема. — Моя леди, если вы хотите жить во вновь осваиваемом мире и чтобы ваш ребенок вместе с вами находился там, где тяжело и опасно, где требуется напряжение сил и где с ним может случиться все что угодно, — оставайтесь на Земле. Будущая цивилизация начнется здесь, на самой Земле.
Тамара поставила свою чашку. Она уткнулась лицом в ладони, и он растерялся, увидев, что она плачет.
— Может быть, — сказала она ему, — может быть, я не знаю. Но почему именно Дэвид должен был оказаться тем человеком, который выкупил нас на свободу? Почему именно Дэвид? Он вовсе не хотел этого. Он не стал бы, если бы знал. Я не сентиментальная дурочка, Макларен-сан, но я знаю, что он хотел всего лишь вернуться сюда. А он умер! И никакого смысла в этом нет!
Северная Атлантика катила с запада свои грохочущие серо-зеленые волны. С их верхушек ветер срывал белопенные гривы. Далеко на юге светилась узкая полоска угасающего осеннего дня, а на севере собирались огромные свинцовые тучи, готовые вот-вот разразиться дождем и снегом.
— Вон там, — указала Тамара. — Это то самое место. Макларен повел аэрокар к земле. Небо со свистом расступалось перед ним. Значит, Дэйв родом отсюда. Остров оказался довольно угрюмой скалой, морщившейся острыми складками. Но Дэйв рассказывал, какой у них летом можжевельник, а осенью — вереск, и какие лишайники всевозможных цветов и оттенков.
Девушка ухватила Макларена за руку.
— Я боюсь, Теранги, — шепнула она. — Лучше бы ты не заставлял меня ехать сюда.
— Это все, что мы вообще сможем когда-либо сделать для него.
— Нет. — Несмотря на сгущавшиеся сумерки, он увидел, как она вскинула голову. — Это еще не конец. Его не будет. Его и мой ребенок, воспитание его и… Во всяком случае, мы можем внести в нашу жизнь хоть какой-то смысл.
— Я не знаю, вносим мы новое или ищем то, что существовало всегда, — ответил он. — Не это меня волнует. По мне, важно то, что существует цель: порядок, красота, душа — назови ее как хочешь.
— Здесь, на Земле — да, — вздохнула она. — Цветок или ребенок. Но с другой стороны, далеко от нашего солнца умирают три человека, и оказывается так, что наша цивилизация получает от этого пусть небольшую, но выгоду, а я продолжаю думать о тех людях, которые просто умерли далеко отсюда. Или вернулись слепыми, искалеченными, изломанными, словно хворост, и ведь ни одной живой душе от этого не стало лучше. Почему? Я все спрашивала себя и не находила ответа. Не нахожу его и сейчас. И как мне думается — по той простой причине, что никакого объяснения нет вообще.
Макларен посадил машину на берег. Он все еще искал ответ на ее вопрос, но рассуждения его шли по другому руслу. Он прибыл на Скьюлу не для того, чтобы просто предложить отцу Дэвида все, что в его силах: как минимум примирение и возможность время от времени видеться с ребенком Дэвида в свои оставшиеся годы. Смутно Макларен чувствовал, что именно здесь, на Скьюле, он сможет найти решение.
Люди и правда уходят в космос, как когда-то уходили в море, подумал он, и космос губит их, но их сыновья все равно возвращаются туда. Соблазн наживы — лишь часть ответа. Космонавты, как некогда и моряки, не становятся богаче. Любовь к приключениям… что ж, в некоторых, может, и есть что-то от этого чувства, но вообще-то покорители расстояний никогда не были романтиками. Они самые обыкновенные люди, ограниченные мелкими житейскими интересами, и смерть их так же буднична, как их жизнь. Если спросить одного из них, что влечет его к черной звезде, то ответит, что подчиняется приказу, или что ему платят за это, или что ему просто любопытно взглянуть на нее — причин существует сколько угодно. И все они могут отражать истину. Но есть ли все-таки среди них хоть одна истинная?
И почему, спросил себя Макларен, человек, весь род человеческий приносит в жертву морю и звездам свою молодость, кровь, богатство, все свои высокие мечты и надежды? Было ли это только следствием взаимодействия бессмысленных сил — как бы оно ни называлось: экономика, социальный гнет, плохая приспособляемость, миф, — где силы представляют собой набор векторов случайности с сардонической равнодействующей? Человек сам ломает ее, пытаясь удовлетворить свои потребности, хотя легче и проще было бы угождать себе дома.
«Если бы мне удалось найти ответ получше этого, — подумал Макларен, — я смог бы ответить Тамаре. И себе. А потом мы смогли бы похоронить наших мертвых».
Он помог ей выйти из машины, и они пошли вверх по тропинке по направлению к дому, на вид очень древнему. В сумрак, наполненный тяжелым шумом прибоя, из его окон проливался свет. Но не успели они подойти к нему, как открылась дверь и на пороге показалась крупная мужская фигура, четко вырисовывающаяся на светлом фоне дверного проема. Они остановились.
