к Солнцу (формально — «Сол-девять», но во всех «номерных» системах центральное светило называют просто «Солнце»), но если подойти к стеклу, то можно смотреть на здешнюю «Землю». В этой системе, единственной из всех, планета необитаема полностью, нет даже формальной, «для галочки», микроколонии. «Терра-девять» непригодна для обитания из-за высокой радиоактивности. Говорят, за сотни лет до открытия системы на планете разразился неизвестный катаклизм, превративший её в радиоактивную пустыню. Потом планета замёрзла, потом растаяла, но почти утонула, потом как-то нормализовалось, сейчас есть растительность и странноватый животный мир, но содержание радионуклидов в воде и почве слишком высокое. Если верить в сомнительную теорию о том, что «соло» создают миры, а не находят, то здешний первооткрыватель как-то особенно сильно не любил Землю.
Катя прилипла носом к толстому стеклу купола и смотрит вниз.
— Странно, наверное, жить на планете.
— На этой никто не живёт.
— Я знаю. Я вообще. Я не хотела бы.
— А чего бы ты хотела?
— Летать с тобой, искать всякие штуки, иногда возвращаться на станцию, чтобы пожрать пирожных.
— Разве не этим мы были заняты всю твою жизнь?
— Мне очень повезло, я живу так, как мне нравится.
— Ты настолько всем довольна?
— Абсолютно. Разве что ещё пару пирожных…
— Мой желудок!
— Одно! Маленькое!
— Ладно, уговорила, пошли.
До пирожных мы не дошли — завибрировал коммуникатор, который дала мне бывшая. Пришло сообщение: «Подойди в госпиталь».
* * *
— Я решила, что ты должен услышать это от меня, — сказала Катенька. — Наша дочь умерла.
Я молчал, глядя на неё невидящими глазами. Ведь это же может быть галлюцинацией? Может, да?
— Она слишком поздно оказалась в реанимации, врач боролся за её жизнь, но…
— ИИ-врач?
— Да, но какая…
— Я могу с ней попрощаться?
Женщина сделала шаг в сторону, передо мной открылась дверь бокса.
Катя лежит на белом столе, закрытая простынёй до шеи, мёртвые глаза смотрят в потолок. Я подошёл и опустил ей веки, пусть отдохнёт.
— Грустно-то как, — сказала Катя-маленькая. — Но я не буду плакать. Зачем? Ведь мы тоже совсем скоро умрём. Пусть грустят живые. Интересно, если загробная жизнь всё-таки есть, меня там будет две или одна? Если две, то я буду с собой дружить, как со старшей сестрой? Было бы прикольно. Но я думаю, что никакой загробной жизни нет. Хотя жаль, конечно.
— Послушай, — обратилась ко мне Катенька, когда я вышел.
Не знаю, сколько я там простоял, реальность размывается. Наверное, смерть дочери ускорила процесс.
— Да послушай! Всё не так плохо, как ты думаешь.
— А как? — я даже остановился, хотя секунду назад не хотел ни с кем ни о чём говорить. Собирался вернуться на «Котер», чтобы хотя бы умереть не на «Форсети».
— Пока она была жива, её сознание успели перенести в ИИ-кластер, так что…
— Ты хочешь сказать, — перебил её я, — что вместо того, чтобы спасать её жизнь…
Я развернулся, подошёл к столу и откинул простыню. Никаких следов операции, тёмная дырка от пули в животе.
— Шансы были слишком малы! Зато теперь…
Я её больше не слушал. Отодвинул с пути, вышел в коридор и зашагал. По маршруту, который даже смерть не смогла заставить забыть.
* * *
— Куда мы идём, пап?
— Да так, оказывается, есть дельце, которое я не закончил.
Коридоры пахнут кровью и смертью, отовсюду доносятся крики и стоны, стены взывают ко мне «Кровь на воздух!», и на этот раз с ними хочется согласиться.
— Они убили меня, — сказал идущий рядом Давид Оболонов, второй заместитель начальника станции. — Не собирался кончать с собой, но мог сказать лишнее. Картинка на втором суде была бы не такая красивая.
— Меня тоже, — добавила Тамара. — Странно, что ты не понял. Где ты видел, чтобы соло стрелялись? Мы просто не возвращаемся.
— А меня свели с ума, — пожаловался Сэм. — Я пил, чтобы не слышать, но это не помогало. Стило мне лечь спать, как любой динамик в любой каюте начинал тихо шептать: «Убийца, убийца…» Я спился и умер в клинике, но голоса не замолкали до самого конца.
Нас пытались остановить. Первым было достаточно показать «табельный», по вторым пришлось стрелять. Кажется, в кого-то попал, коридор за поворотом залит кровью, но свежей или той, старой, — не могу понять. Кровь на воздух, кровь на воздух, кровь на воздух, кровь…
Нулевой сектор принял ключ. Я и не сомневался. Внутри так же, как было тогда, только без людей. Всё работает, всё исправно — это самая надёжная и прочная часть станции. Автономное питание, бронированные стены. Излучателем «оружия последнего шанса» становится каждая панель гравитатора, сигнал активации приходит по шинам питания, так что их тоже не удалишь, не уничтожив всю станцию. Нулевой сектор нельзя отключить. Закрыть и забыть — можно, но иногда память возвращается.
— Внимание всем, — сказал я, щёлкнув переключателем трансляции. — Через тридцать минут на «Форсети» будет активирован «нулевой протокол». Люди могут покинуть станцию на катерах и шлюпках. Или остаться и сдохнуть вместе с искинами, мне плевать.
Я постоял, подумал и добавил:
— Это Роджер Матвеев, «Палач Форсети», если кто не понял. Я вернулся, всем привет и пока.
Выключил трансляцию, запустил таймер обратного отсчёта. Вставил ключ в панель, крышка отъехала, открывая кнопку. Ну, здравствуй, давно не виделись.
Видеоокошко селектора загорелось на четвёртой минуте. Быстро, наверное, бегом бежала.
— Прекрати немедленно! — сказала Катенька в камеру у закрытого шлюза. — Ты сошёл с ума, ты умираешь, не тяни за собой остальных!
— Люди отлетят от станции и вернутся обратно. Никто не пострадает, кроме тебя, если ты не поторопишься. Отсюда до ближайшей шлюпки десять минут, направление указано на стене. Поспеши, пока ей не воспользовался кто-нибудь более расторопный.
— Ты убьёшь всех искинов!
— Разумеется. Именно для этого я здесь.
— С ними погибнут и люди в капсулах! Это же их носители!
— Как ты только что сказала, это носители. Не люди. Как и в прошлый раз, у них нет шанса выжить, на «Форсети» некуда выпустить их из капсул, а
